Не проехали мы и первого гона, как мой пыл заметно пригас: уж очень неудобно и больно было мне сидеть на костлявой спине клячи, то и дело оскользавшейся на мокрых комьях земли. Лезвие тощего хребта врезалось в мое тело — казалось, меня разрежет пополам. Я непрестанно ерзал, пытаясь пристроиться поудобнее, но все было тщетно. Мой задок горел, будто его прижгли каленым железом.
Андрей приметил мои мучения. И когда мы, закончив второй гон, остановились передохнуть у полевого стана, он крикнул стряпухе, варившей что-то в большом чугуне над костром:
— Авдоха, кинь хлопчику пинжак, не то он скоро без задницы будет!..
— Еще чего! — огрызнулась баба. — Пинжак трепать — тоже ваше благородие!..
Андрей ничего не ответил, вздохнул и, шагнув к бабе, локтем замахнулся ей в лицо.
— Тю на тебя, скаженный! — плюнула Авдоха и швырнула ему порыжелый от времени пиджак.
Андрей свернул пиджак и подложил его под меня. Мучения мои чуть приутихли, но через несколько часов, когда нас позвали полдничать, я сполз с коняги совершенным раскорякой. Бедная скотина! Оттрудившись столько лет на хозяев, она не заслужила у них даже сносного корма. А как ненавидел я ее тогда, сколько чертей слал на ее костлявую голову с темными западинами над кроткими, печальными глазами! Очутившись на земле, разъезжавшейся под моими дрожащими, растопыренными ногами, я в сердцах ткнул моего тощего мучителя в храп кулаком. А он только всхлопнул ресницами и, отвернувшись смущенно, стал осторожно ощипывать пожухлую, сгоревшую за лето траву.
Боясь насмешек, я постарался скрыть свое недомогание и подошел к стану почти молодцом. Но никто и не посмотрел на меня. Люди намаялись, проголодались и сразу принялись за еду. На завтрак дали пшенку с кусочками сала. В таборе не готовят такой каши, и я с жадностью принялся за новое для меня блюдо, вкусно пахнущее дымком. Чудесная каша — ее можно было есть без конца. Но тщетно скреб я ложкой по миске: прибавки так и не последовало. Впрочем, и другие работники не получили прибавки. Видать, у хозяина на харчи был строгий расчет.
И снова началась пахота — до солнечного захода. Повечеряли в хате, в густых сумерках, холодным борщом да хлебом и сразу улеглись спать. Я притулился в уголке, расстелив пиджак. Из щелей пронзительно дуло, но Андрей снова вспомнил про меня и укрыл попонкой.
Так и пошло у нас день за днем. Нельзя сказать, чтобы я свыкся со своей работой наездника. Боль, которую причиняла мне острая спина моего скакуна, почему-то не становилась меньше, но я привык к самой боли, она стала неотъемлемой частью моего здешнего существования. Затем начались дожди, и пахота прекратилась. Меня заставили пасти волов. Я залезал под толстую парусину, называемую здесь лантухом, и смотрел из-под нее за волами. Дождь неустанно и гулко колошматил по лантуху — казалось, он бьет меня по ушам. Несмотря на этот шум, а быть может, из-за него, мне все время хотелось спать. Я бы и спал, если бы не один упрямый вол…
Обычно волы тихо бродят под дождем, пощипывая траву, а этого все куда-то влекло. Опустит голову, будто нюхает землю, и прет себе вдаль, покуда не превратится в малюсенькую точку на самом краю неоглядной степи. Хочешь не хочешь, а выскакивай из-под лантуха на дождь и ветер и беги за ним по скользкой земле.
Однажды я решил не бежать — сам придет. Завеса дождя поглотила вола, время шло, а «клятый» вол все не возвращался. Охваченный страхом, я выскочил из своего брезентового домика и кинулся в степь. Я поминутно оступался, падал, поднимался и снова бежал. Дождь хлестал меня по лицу, дождевая влага, смешиваясь со слезами, забивала соленой водой мой открытый в трудном дыхании рот. Вернулся я с волом уже в сумерках. К счастью, моего отсутствия никто не приметил…
В этот день наша стряпуха варила куриную лапшу, и работники с нетерпением ожидали вкусного хлёбова — очень уж всем приелись каша да постный борщ.
Когда Авдоха поставила на стол чугунок и все взялись за еду, один из работников выловил из похлебки куриные лапы и громко чертыхнулся. У южных крестьян куриные лапы считались проклятыми. Существует поверье: когда решили распять Христа, то не оказалось гвоздей. Злому делу помогла курица. Разгребая мусор, она откопала гвозди, и Христос был распят…
В ответ на посыпавшиеся упреки Авдоха схватила куриные лапки и кинула мне в чашку:
— Не велика беда — нехристь сожрет…
Набивая рот лапшой, старший работник заметил, что курица тут ни при чем: это прохожий цыган дал для распятия гвозди, которыми собирался было коня подковать. Вот потому-то цыгане — проклятая нация, с которой честному человеку негоже дело иметь…