— Сперва главное дело сделаем, а потом займемся зерном.
Бандиты ушли, а Миша снова уснул, так и не узнав, что это за «главное дело». Проснулся он с похмелья поздновато и пришел на площадь уже после того, как наших мужчин увели на правеж. Тут только узнал он о пожаре, о расправе над цыганами и о готовящейся им участи. Связав все это с подслушанным ночью разговором, Миша кинулся к голове, который еще находился на площади, открыл ему, кто убил Федьку, расхитил зерно и сжег ссыпку.
Приспешники и доброжелатели Родиона и его сообщников стали кричать:
— Не слушайте дурака! Он цыганский прихвостень!..
Пока голова колебался, какой-то шустрый человек уже сбегал до Родионовой избы и в отсутствие хозяев, находившихся на площади, отыскал под полом мешки с зерном.
Все это черное дело было задумано Родионом. Оказалось, бандиты сволокли во двор к нему два десятка мешков, а последний мешок, проделав в нем дырку, протащили к цыганам в сарай. После этого подожгли склад.
Цыганки голосили. Тот, кому не довелось видеть цыганского горя, не может представить, что это такое. Цыганки голосили, волоча под руки наших мужчин в хату; голосили, поднося им воду ко рту. Казалось, не люди издают эти однообразные, хватающие за душу звуки — голосит сама изба, приютившая, подобно Кириллихиному жилью, неугомонного, настырного и очень унылого беса. Голошенье кончилось лишь тогда, когда старая Лукьяниха принялась заговаривать раны.
Вечером пришли станичные женщины; они принесли вату, чистые тряпки для перевязки ран, какие-то снадобья. Но цыганки с криками выгнали их прочь.
— Вон!.. Вон!.. — кричали они. — Вон, гады!.. Вы топчете нас!.. Вы убиваете нас!.. За что? За что?..
Я видел, что русские женщины пришли с добром, и понимал своим детским сердцем, что им стыдно и больно за все происшедшее утром. И эта — теперь уже наша — несправедливость открыла мне глаза. Я снова поверил в закон братства бедных людей, который нарушается лишь вторжением темных, враждебных сил.
Я сказал цыганкам, что они зря гонят станичных женщин, что те были обмануты бандитами, но в ответ получил только брань, шлепки и подзатыльники. От горя и гнева цыганки были как безумные. И русские женщины ушли, сложив свои приношения у порога. Но цыганки раскидали, растоптали их — они ничего не хотели принимать от станичников.
С этого дня пошла у нас худая, угрюмая жизнь. Ко всему еще разболелась девочка Дуси. Ее маленькое, тощее тельце покрылось какими-то мокрыми язвами, она беспрерывно кричала и тряслась от зноби. Своим криком она тревожила раненых — не давала им спать, передохнуть от боли. Девочка замолкала только в тепле, но на печи ее боялись держать, чтобы хворь не передалась другим детям. И тогда Дуся придумала класть ее в печь: когда закрывали заслонку и выгребали золу, она совала туда ножками вперед завернутую в тряпье девочку.
Закрывали и открывали трубу обычно мы, дети; в последнее время эту обязанность присвоила себе Жаба. Она постоянно дежурила около печи, чтобы первой исполнить приказание. За это она получала то лишний коржик, то доброе слово, а Жабе и то и другое было нужно, потому что ее никто не любил.
Однажды, когда Дуся, по обыкновению, сунула девочку в теплую печь, Жаба открыла вьюшку и спустила в трубу утюг. Трудно сказать, почему она это сделала: то ли решила выслужиться перед взрослыми, которым Дусина девочка надоедала своим криком, то ли ее взяла ревность, что с ней так возятся. Пролетев по трубе, утюг размозжил голову больному ребенку…
Беда редко ходит в одиночку. В сенях стояла Лукьянова лошадь. Ее загнали туда вместе с повозкой еще осенью через пролом в стене. Стену заложили, и худой, заморенный одер уже несколько месяцев жил в этом самодельном стойле. Раздирающий вопль Дуси спугнул лошадь, она стала биться на привязи, кидать ногами. Ударами копыт она сдвинула повозку, и задранные оглобли намертво приперли дверь избы.
Что тут началось! Рыдает и воет Дуся над мертвым ребенком, стонут больные цыгане, лопочет что-то Макикирка, тыча всем под нос пустую макитру: впервые он не в силах выполнить свою обязанность.
Так без сна прошла вся ночь. Но и рассвет не принес нам избавления. Выставить окно без помощи мужчин у нас не было сил; выбить стекла — все перемерзнут, на дворе завернул крепкий мороз. А в доме нет ни еды, ни воды, ни топлива, да и Дусину девочку хоронить надо. В этом отчаянном положении на выручку нам пришел все тот же Миша Ключкин.