На другой день мы покидали табор Лукьяна. Снова, как в день моего появления, цыганки наперебой осыпали меня ласками, каждой хотелось что-нибудь поправить в моей одежде, одернуть, пригладить.
В последний раз обвел я глазами комнату, и мой взгляд невольно задержался на цимбалах. Лукьян перехватил этот взгляд. Он снял со стены цимбалы и протянул их мне.
— Возьми, — сказал Лукьян. — Ты будешь хорошим цимбалистом.
Щеки мои горели, но я не решался взять цимбалы.
— Не надо… — пробормотал я чуть слышно.
— Спасибо вам за все! — сказала мама. — Мы не можем принять от вас такой дорогой подарок.
— Нельзя разлучать душу и тело, — ответил старый цыган. — Артист без инструмента — тело без души.
Мать низко поклонилась Лукьяну и взяла цимбалы.
Прощай, Лукьян, прощай, Санька, прощайте, маленькие мои товарищи, прощайте навек!
9
До железнодорожной станции мы добирались пешком. Я рассказывал маме о гибели бабушки и Пети. Мама слушала молча, лишь изредка прерывая меня короткими вскриками гнева. Потом она заплакала. Я тоже пытался заплакать, но не сумел. Я уже выплакал старую боль и сейчас был счастлив.
Мама плакала, а я слушал птиц. Странно, и раньше веснами слышал я птичье многоголосье, но оно сливалось для меня в сплошной щебет. Цимбалы отворили во мне новое, тонкое слышание мира. Я и не догадывался раньше, как разнообразны голоса простора. Не только птицы, но и вода, и цветы, и травы, и деревья, и крошечные, незримые обитатели травы рождали музыку — порой громкую и отчетливую, которая так и просилась претвориться в песню, порой тихую, тонкую, скорее угадываемую, нежели слышимую.
Я шел и слушал журчанье ручьев, шелест молодых листочков, шмелиный гуд над первыми раскрывшимися цветами, бедный и милый голосок пеночки, неумело и трогательно славящей весну, слабенький свистящий чирк овсянки и подпевал им про себя; а затем где-то в бесконечной выси залился жаворонок, и песня его безраздельно завладела простором. Казалось, жаворонок следует за нами, провожает нас своей звонкой песней.
Мы пришли на станцию. Утерев слезы, мама сунула руку в карман, чтобы достать деньги на билеты, и вдруг на лице ее появилось выражение растерянности: денег не оказалось. Очевидно, мама выронила их по пути на станцию.
— Бессчастные мы! — воскликнула она горестно, снова заливаясь слезами. — Придется идти пешком…
— А далеко? — спросил я.
— Как же не далеко, когда поезд идет целую ночь… Вот если бы ты умел играть на цимбалах… Да нет, разве ты сможешь…
— Не плачь, мама, — сказал я. — Мы не пойдем пешком — я достану деньги!..
Я побежал на базар, расположенный неподалеку от станции. Там я уселся под навесом, наладил цимбалы, ударил по струнам и запел. Я пел русскую песню, если можно назвать песней такой набор слов:
Кажется, я соединил в одном куплете слова двух разных песен, но голос у меня был звонкий и чистый, цимбалы звенели, и вскоре краем уха услышал я другой сладостный звон — звон мелкой монеты, сыплющейся в шапку. Это освежило мою память, и я спел другую, более толковую песню:
Собравшаяся толпа хохотала и кидала деньги. Я увидел маму; она смотрела на меня так, словно я сам был большой золотой монетой, на которую можно купить целый поезд. Мама взяла деньги и дала их пересчитать какому-то дядьке, тот пересчитал и сказал: «На билет хватит». И мама, сияя от радости, воскликнула: «Коля, на билет хватит!»
Но я уже не мог остановиться. Я не смотрел даже, бросают ли мне деньги. Все цыгане поют и пляшут, но не все умеют петь и плясать. Впрочем, и среди умельцев далеко не все артисты. Многие поют только из-за денег, их страсть и чувство поддельны, хотя подделку и нелегко обнаружить. Но есть в моем племени истинные артисты — у них музыка рвется из души, они поют потому, что не могут не петь. Вот они-то и создали славу цыганской песне, цыганской пляске. Странно сказать, но именно здесь, на маленьком пристанционном базаре, я впервые ощутил себя артистом — дар, который еще раньше угадал во мне старый Лукьян…
Я пел и играл, пока вдали не загудел поезд. При посадке началась давка; нас с мамой оттерли от подножки вагона — мы уже отчаялись попасть на поезд, мама громко заголосила. И тут кто-то гаркнул: