Встревоженная мама решила, что я болен, и стала советоваться с отчимом, кого лучше позвать — доктора или знахарку.
— Не надо ни доктора, ни знахарки, — отвечал отчим, — его болезнь не лечат. Похоже, в мальчике проснулось сердце…
— С чего это ты взял? — в испуге воскликнула мать.
— Я тоже не мог ни есть, ни спать и запрягал коня задом наперед, когда с тобой познакомился…
Мать покраснела и оставила меня в покое.
В последующие дни мать бегала по соседкам, что-то выспрашивала, разузнавала и однажды не без гордости сообщила мне, что моя маленькая подруга живет на Миллионной, в доме богача Овсея Ермолина. Мама думала сделать мне приятное, но причинила боль. При первой же встрече я спросил Катюшу:
— Ты кулачка?
— Нет! — сказала она и замахала руками. — Нет, нет! — повторила она испуганно и заплакала.
На другой день я узнал от мамы историю Катюши.
Павел Ермолин, сын кулака-богатея, в детстве упал с лошади и сломал спину. У него стал расти горб. Мальчишки смеялись над горбуном, от насмешек его не могло защитить даже богатство отца. Пусть у Овсея Ермолина шесть упряжек волов, две отары овец, пусть его кони резвее и глаже всех коней в станице, пусть набиты его амбары зерном, полны закрома — тем злее метит насмешка его несчастного сына. Уязвленный в своей родительской гордости, Овсей не мог простить мальчику, что недоглядел за ним и пустил в жизнь уродцем. Он никогда не обижал, не бил калеку, но словно не замечал его.
Маленький горбун рос нелюдимым, чурался сверстников, чурался домашних. Мальчик стал юношей, тихим, задумчивым, затаенным. Однажды он попросил отца купить ему гармонь.
— Куда тебе! Ты и в руках-то ее не удержишь, — с презрительной жалостью отозвался Овсей, но гармонь купил.
В короткое время Павел Ермолин стал первым гармонистом не только в Позднеевке, но и во всей округе. Его тонкие до прозрачности пальцы творили чудо, и люди потянулись к горбуну, над которым прежде смеялись. Ни один праздник в станице, ни одна свадьба, ни одни именины не обходились теперь без Павла Ермолина. Склонив узкое лицо над мехами, играл он яростные плясовые — и люди вихрем носились вкруг него до последней устали, до изнеможения; играл печальные песни — и люди заливались слезами; играл озорные, веселые песенки — и люди улыбались во все лицо, будто им привалила невесть какая удача. Ему нравилось ощущать свою власть над людьми, столько раз заставлявшими его плакать…
Овсей не мешал сыну.
— С калеки спрос не велик, — сказал он ему. — К работе все одно не гож — играй, коли тебе любо! Но денег брать не смей, а то обломаю гармонь о твою голову!
Случилось, что Павел полюбил бедную девушку Ульяну, писаную красавицу, и девушка полюбила его.
— С нищенкой связался? — орал Овсей на сына. — Знай, голодранку в дом не пущу! В мое хозяйство любая пойдет, только помани!
Павел отмалчивался, но однажды он озадачил весь дом. Утром домашние просыпаются, а он лежит с Ульяной в постели, бледный как мертвец, белые руки сложил поверх одеяла, а Ульяна забилась в уголок постели и боится дохнуть.
Овсей пришел в ярость, а Павел, не открывая глаз, тихо, но твердо сказал:
— Делай что хочешь, а мы сошлись и разойтись не можем…
Овсей посмотрел на одеяло, вздувшееся над искривленной грудью сына, на прекрасное, кроткое лицо Ульяны с чуть дрожащими ресницами, на ее сильные плечи, плюнул и сказал:
— А грех с вами!..
И Ульяна, позднеевская красавица, дочь бедной Уланихи, стала законной женой Павла Ермолина. На другой день после несыгранной свадьбы Овсей запряг невестку в работу. День и ночь была она в поле вместе с батраками; в поле и родила дочку, Катюшу.
Павел видел, как помыкают его женой, но если у него достало однажды воли и решимости на отчаянный поступок, то ежедневному давлению семьи он не смог противиться. На каждом торжестве, куда его приглашали, он теперь стал пропускать столько рюмочек, сколько ему нужно было, чтобы терпеть жизнь. Так и жили они: Овсей копил свое ненужное богатство, Ульяна работала в поле и на гумне, забегая домой, чтобы покормить дочку, Павел играл и пил водку.
Лишь еще раз проявился в нем характер. Это случилось, когда Катюша подросла. В деревню заехал дядя Ульяны, работавший в городе, на фабрике. Он сказал Ульяне в присутствии Павла:
— Не хочу, чтобы твоя дочка выросла здесь кулачкой. Отпусти ее со мной, пока ей не изуродовали душу.
— Как же так? Родную кровиночку… — завела Ульяна.
Но Павел твердо сказал: