Может, меня толкнула на это память об успехе, который частушки имели у базарной толпы, но я и дальше продолжал в том же роде, хотя Петрак грозил мне из-за кулис кулаком.
В зале послышался веселый смех, и я, ободренный, без всякого перехода запел прекрасную старинную русскую песню:
Едва я кончил, раздались громкие аплодисменты, крики одобрения, и тогда я ударил в цимбалы и, сам не узнавая свой вдруг изменившийся, налитой голос, запел:
А припев вместе со мной подхватили, встав со своих мест, все зрители, и я уже не слышал своего собственного голоса:
— Артист, язви тебя в душу! Артист! — любовно говорил Петрак, когда я, не помня себя от счастья, убежал наконец за кулисы.
А Никита только улыбался и тихонько пожимал мне руку.
— Надо его в театральный кружок привлечь, — сказал старший из парней, Сергей Гвозденко. — Да и не только в кружок… Вот что, Николай: приходи-ка сюда завтра, есть разговор…
Дома мама строила на мой счет всякие смелые планы.
— Коле надо ехать в Москву, его возьмут в любой хор. А там… глаза мамы стали большими и далекими, — кто знает… может быть, из него выйдет второй Соколов… — И мама тихонько низким голосом запела: «Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит…»
— Может быть… пробормотал отчим. — Может, он окажется годным на что-нибудь и получше…
Когда на другой день я явился в избу-читальню, находившуюся под одной крышей с сельсоветом, там, кроме моих знакомцев, находилось еще несколько парней. Едва я вошел, как один из них сгреб меня за шею своей здоровенной, как лопата, ручищей, притянул к себе и несколько секунд буравил глазами, будто хотел заглянуть мне внутрь.
Это был юноша громадного роста, с замечательно резким, каким-то яростным профилем и черными, торчащими во все стороны вихрами.
— Свой! — сказал он наконец. — Свой в доску!
— Да оставь ты парня, Агафон! — остановил его Сергей Гвозденко. — Так испугать человека можно… Знакомься, Николай: наша комсомольская ячейка…
— Эх, ему бы в «Разбойниках» играть! — мечтательно сказал один из парней. — В самый раз…
— Да погоди ты, сперва о главном поговорим! Ну, Николай, рассказывай свою жизнь.
Это было совсем недорогой ценой за то, чтобы стать актером, и я охотно приступил к рассказу. Поначалу я говорил неуверенно и робко, затем увлекся и как бы наново пережил былое. Ячейка слушала, усердно дымя самосадом. Когда я рассказал о встрече с рыжим парнем, Сергей Гвозденко стукнул себя по колену, обтянутому истертым сукном старенького галифе:
— Слушай, братва, а этот рыжак — настоящий большевик!
«Большевик», — повторил я мысленно. Странно, мне и прежде не раз доводилось слышать это слово, но только слышать — значения его я не знал. И вот сейчас впервые открылся мне смысл этого заветного слова, которому суждено было сыграть такую роль в моей жизни и в жизни всего моего поколения.
Наконец я добрался до последней, позднеевской поры.
— Стоп! — прервал меня Гвозденко. — Дальше мы сами знаем. Чуть коснулся школьной премудрости — мордой об стенку! Известно, кулачью грамотность бедного человека — что нож острый. Ну, дело ясное — пишем его в комсомол!.. Хочешь быть комсомольцем?
— Хочу, — сказал я от души. — Мне очень хочется в спектаклях играть!
Ребята расхохотались, давясь дымом. Сергей Гвозденко сурово оглядел товарищей, хотя губы его вздрагивали от сдерживаемого смеха.
— Нет, Коля, комсомол — это не только в спектаклях играть…
— Дозволь, я скажу, — поднял руку Агафон.
— Валяй.
— Спектакли — одно из средств агитационно-массовой работы, — сказал Агафон и радостно улыбнулся.
— Правильно, — одобрил Сергей Гвозденко, — только вряд ли понятно. Как бы это тебе попроще объяснить, Николай… — продолжал он раздумчиво. — Ну, комсомольцы — это красные конники в мирной жизни…