На рассвете, основательно продрогнув и намокнув в обросевшей соломе, мы оставили свой пост. Чтобы не будить своих, я пошел отсыпаться к Агафону. Ветхий домишко Агафона был битком набит его многочисленными братьями и сестрами; он притащил какую-то ветошь и постелил для нас обоих в сенях. Вознаграждая себя за долгое воздержание, Агафон свернул огромную цигарку и, яростно дымя, на чем свет крыл позднеевское кулачье. Выходило, кулаки виноваты перед нами, что не покусились на артельный трактор.
12
Утром, когда я вернулся домой, меня встретила во дворе сияющая радостью мать:
— Угадай, кто у нас в гостях!
Мне не пришлось угадывать: на пороге дома стояла молодая девушка в белом платье, до странности близкая мне и вместе чужая, далекая. То была Катюша. Я смотрел на нее, не то радуясь, не то печалясь той перемене, какая произошла с ней за одну зиму. Ее русые волосы приобрели чудесный дымчатый оттенок, глаза стали больше и словно раздвинулись на лице, да и вся она как-то развернулась, оставаясь стройной и худощавой. Несколько месяцев превратили девчонку в девушку.
Я стоял, не смея приблизиться к ней. Над глазом зыбко дрожала соломинка, застрявшая в волосах, но я не решался ее снять. Чувствуя себя распоследним мальчишкой, я, обмирая, думал: «Неужели я ее целовал?»
— Здравствуй, — сказала Катюша, протянув мне руку, и задумчиво добавила: — Как ты изменился…
Эти слова, а главное, тон, каким они были произнесены, что-то повернули во мне. Ощущение было мгновенное, смутное, едва уловимое, но, если бы я мог выразить его словами, я сказал бы, наверно, так: выше голову, и ты не так уж плох!
Повторяю, это чувство было лишено всякой отчетливости, но все же оно позволило мне крепко пожать узкую, теплую, сухую руку Катюши, оно же развязало мне язык, когда после завтрака мы пошли с ней в сад на наше старое, заветное место.
Я чувствовал, что эта новая Катюша не проговорится матери, и с увлечением рассказал ей о всех наших комсомольских делах. Она слушала меня с жадностью, каждое мое слово затрагивало в ней что-то глубокое, сокровенное.
— Как все интересно живут! — сказала Катюша с тем же пленившим меня задумчивым выражением. — Одна я, как щепка, плыву, куда ветер дует…
О себе Катюша только и сказала, что дядя ее переселился на Дальний Восток и ей пришлось вернуться в станицу. Что будет дальше, еще не решила…
— Знаешь что, вступай к нам в комсомол! Хочешь, я поговорю с ребятами?
— Не примут…
— Обязательно примут! У нас, правда, девушек нету пока, но товарищ Алексей сказал, что это неправильно. В общем, я поговорю с ребятами.
— Не стоит, Коля, — тихо сказала Катюша и как-то странно посмотрела на меня.
— Ладно, это мое дело.
Когда Катюше пора было домой, я спросил:
— Ну как, по-старому — через забор?
Она улыбнулась; я проводил ее до калитки, и острее, чем прежде, грозная вблизи, издали она показалась мне жалкой и потерянной…
До возвращения Катюши, поглощенный своими делами и заботами, я не так уж часто вспоминал о ней. Но теперь я непрестанно ощущал ее присутствие, словно она постоянно была со мной. Все, что я ни делал, я делал как бы для нее: для нее рисовал первомайские плакаты, для нее спорил с Агафоном о программе праздничного вечера, для нее отбывал очередное дежурство около трактора…
Виделся я с Катюшей каждый день. Случалось, я поздно задерживался на репетициях или по комсомольскому поручению, но она всегда дожидалась меня. Я понимал, что стал по-новому интересен Катюше, но не решался отнести это за счет моих личных качеств. Быть может, я стал для нее тем выходом в широкий мир, каким некогда явилась она для меня.
И все же я со дня на день откладывал обещанный Катюше разговор с ребятами. Коммуна переживала трудную пору. Наша гордость, наша надежда — артельный трактор забарахлил. В горячую, решающую пору, когда дорог был каждый час, трактор подолгу простаивал без движения посреди поля, а около него, потный, грязный, с отчаянными глазами, возился наш тракторист Гречуха.
— Чего с ним, Гречуха? — спрашивали мы с тоской.
— А бис его знает! — уныло отзывался Гречуха, размазывая рукавом по лицу машинное масло и черный пот. — Я в автомобильном моторе малость кумекаю, а с дизелем сроду дел не имел. Надобно ему нутро подновить — верно, сработалось.
Но запасных частей в уезде не было…
Однажды Петрак вспомнил, что во время его дежурства к трактору подходил деревенский шут и пьянчужка Степка Придурковатый. Он подошел, не скрываясь, облокотился о радиатор и забубнил какую-то песню.