— Что-то наше кулачье зашевелилось, — проговорил Петрак.
— Это в каком же смысле?
— А в таком, — решительно вмешался Агафон. — У Буртовского целая сходка! Там и Карачун, и Крамарь, и Зябликов, вся сила!
— Так, так… — задумчиво протянул Гвозденко.
— Конечно, — размышлял вслух Тимоша, — они могли собраться просто выпить и закусить. Но не такое сейчас время — гулянки устраивать. В укоме мне сказали, что на юге кулацкие мятежи начались.
— И товарищ Алексей о том же говорил, — вставил Гвозденко.
— Может, пугануть их кирпичиной? — предложил Агафон. — Так сказать, разведка боем.
— Стоп! — сказал Гвозденко. — Слежка поручается Петраку и Нагорному. Ты, Агафон, для этого не годишься.
— Я?.. Да ты что — с шариков съехал?
— Горяч ты, Агафон, а тут осторожность требуется.
— Ладно, не размазывай! — мрачно отозвался Агафон. — Как надо, так и сделаем. Пошли, хлопцы!..
Дом Буртовского стоял в глубине густого яблоневого сада, засаженного в междурядье малиной и смородиной. Молодые, клейкие листочки казались изумрудными в слабом свете месяца. В отличие от других деревенских домов, этот дом стоял на высоком бутовом фундаменте, и даже рослому Агафону не дотянуться было до окна. К тому же небольшой квадратик света, падавший на землю из единственного глядевшего в сад окошка, вдруг отсекся: видимо, хозяин задернул занавеску.
Мы решили было осмотреть дом с фасада, но тут близ крыльца выросла чья-то крупная фигура. Мы залегли в траве. Человек огляделся и тяжело поднялся по ступенькам.
— Хлобыстов! — шепнул Петрак. — Ишь ногу волочит!
Что ты, дура! — шепнул Агафон. — Это сам Корниенков. Хлобыстов ростом пониже.
Я промолчал, но готов был голову прозакладывать, что это Овсей Ермолин.
В это время у крыльца сошлись еще двое.
— Чумак и Веремейко, — сказал Петрак.
— Веремейко — правильно, — подтвердил Агафон. — А другой — Митька Слегин.
— Чего там Митьке делать, он же бедняк…
— Бедняк, а не в коммуне…
— Тс-с, хлопцы! — остановил я готовый разгореться спор. — А что дальше делать будем?
— В занавеске есть щелочка, — сказал Петрак. Если Агафон подсадит меня…
— Почему это тебя? Я легче…
— Это еще как сказать!..
— Чего спорить? — вмешался Агафон. — Обоих подсажу — силенки хватит.
Немного выждав, мы неприметно подобрались к окошку, глядевшему в сад. Агафон пригнулся, упершись ладонями в колени, а мы с Петраком взобрались к нему на плечи. Я был ловчее и первым завладел щелью.
В гостях у Буртовского оказались и Веремейко, и Чумак, и Карачун — словом, все заправилы Миллионовки; не было лишь Овсея Ермолина. В стороне на лавке сидел Митька Слегин.
— Ну что они там? — послышался нетерпеливый шепот Агафона.
— Пьют… — тихо отозвался я, повернувшись лицом к Агафону.
Петрак воспользовался этим и завладел щелью.
— Как — пьют? — спросил Агафон.
— Как все люди, из кружек…
— А кто там есть?
— Вся сволочь…
— И твой родственничек в их числе? — хихикнул Агафон.
Я, не отвечая, наступил Агафону на ухо.
— Ой! — охнул Агафон. — Не буду, слово — не буду!
Петрак прилип к щели, просунув в нее кончик носа.
— Разговаривают… — шептал он. — Корниенков разговаривает с этим… Веремейкой…
— О чем? — спросил Агафон.
— Не слышно…
— Не разговаривают, а сговариваются, дурья башка! — прохрипел Агафон, ощутив наконец на своей спине тяжесть двух здоровенных парней.
— Верно, сговариваются! — согласился Петрак и на миг вынул из щели нос.
Теперь пришел мой черед.
Да, они сговаривались. На столе находились разные предметы: бутылки, чернильница, чья-то табакерка, и Корниенков, произнося какие-то не слышные мне слова, резким движением отмахивал прочь то табакерку, то пустую бутылку, то чернильницу. Последний жест был особенно резок — чернильница упала со стола и разбилась, расплескав вокруг темную, как кровь, жидкость.
Веремейко, глядя на разбитую чернильницу, рассмеялся нехорошим, злобным смехом. Я невольно отстранился, будто он рассмеялся мне в самое лицо, и опять потерял щель.
— Ну что там? — глухо спросил Агафон.
— Не знаю… чернильницу на пол сбросили…
— Что там, Петрак?
— Митьку охаживают… вином угощают… Буртовский чего-то пишет…
— А еще чего? — нетерпеливо спрашивал Агафон.
— Митька вышел…
— А другие?
— Сидят… Вроде ждут чего-то… Этот… как его… Сенька Ковшов пришел, а с ним еще кто-то… Мать честная, ну и образина!.. — произнес Петрак в сильном волнении.