И тут из-за деревьев появились наши: Тимоша, Гвозденко, Агафон. Помню, как Агафон, обозрев диковинную фигуру Баро Шыро, произнес с наивным изумлением:
— Вот это да! А он взаправду настоящий?
В руках у Гвозденки был смоляной факел. Я вырвал у него факел и поднес к самому носу Баро Шыро. Красный свет заплясал на его уродливом лице, придавая ему вид отталкивающий и кровожадный.
И сразу в памяти с резкой до боли ясностью всплыла далекая, странно затаившаяся ночь, недобрая, тревожная тишина, разорванная воплем окровавленного парня и высоким, тоскливым вскриком бабушки, ее последняя грозная земная красота, когда в безумной и отчаянной ярости кинулась она с ножом на атамана и пала от руки его сообщников. Сколько лет таил я в душе жажду расплаты, сколько раз давал про себя клятву бабушке, что призову к ответу виновника ее гибели! Есть правда на земле, коли настал этот час!
— Не признаешь, атаман? — спросил я, и голос мой против воли зазвенел.
Баро Шыро молчал, угрюмо потупив взгляд.
— Старуху, которую ты убил, помнишь?.. Цыгана Петю, которого ты на смерть послал, помнишь?.. Нет, куда тебе всех загубленных помнить! А трубку свою потерянную помнишь?
Быстрая тень промелькнула по лицу Баро Шыро: трубку он помнил.
— Я эту трубку подобрал, атаман, я эту память сохранил. Теперь ты за все ответишь!..
Табор Баро Шыро накрыли под Никитовной, верстах в тридцати от Позднеевки.
Между тем Гвозденко и Агафон на лучших конях коммуны съездили в город и вернулись с отрядом чекистов. Порча трактора, угон коней были лишь звеньями в задуманном кулаками походе против коммуны. Когда брали Митьку Слегина и его свояка Придурковатого, Митька разорвал на себе ворот и, захлебываясь слезами, вывалил полный короб: и как богатеи с Миллионовки подкупили его, чтобы он подбил Придурковатого вывести трактор из строя; и как они уговорили его в пьяной пасхальной сутолоке затеять драку с коммунарами, что должно было явиться сигналом к кулацкой расправе над сельскими активистами…
— Тыщу рублев сулили!.. Чистый паспорт сулили!.. — орал Митька, размазывая по лицу сопливую грязь. — Пишите, всех пишите: Веремейко, Буртовский, Карачун, Ковшов, Чумак, Зябликов, Хлобыстов, а голова всему — Корниенков.
Пока Митька каялся в своей вине, без конца повторяя одно и то же, Придурковатый не произнес ни слова, только сверлил свояка ненавидящими глазами. Дурак-то был сделан из более прочного материала.
В ту же ночь все было кончено. Ни один из заговорщиков не пытался оказать сопротивления.
13
Следующий день, канун Первомая, мы посвятили последним приготовлениям к празднику. Но у нас всех было такое чувство, будто праздник уже наступил. Мы с Агафоном ходили в героях, мне это льстило, но Агафон злился: единственный случай был помериться силой с кулачьем, да и тот не задался…
Все же на душе у меня было смутно, мне не давала покоя мысль о Катюше, и я рано отправился домой. По дороге я повстречал Агафона и, пораженный, остановился; Агафон шел с девушкой. Маленькая, худенькая, в линялом голубом платье, она доверчиво притулилась к своему рослому спутнику. Они шли под руку, их пальцы были тесно сплетены, словно они боялись потерять друг друга. В свободной руке девушка несла кубанку Агафона. Лицо Агафона, непривычно белое, чистое, глядело на меня из-под шапки черных, аккуратно зачесанных волос, и я впервые увидел, что Агафон очень красивый.
— Вот… прогуляться вышли, — застенчиво сказал Агафон и теснее прижал к себе девушку. Она улыбнулась и посмотрела на него снизу вверх. — Хорошо нынче дышится! — продолжал Агафон каким-то виноватым голосом. — Исключительный воздух… Ну, бывай, Коляка…
Агафон повернулся, едва не оторвав от земли свою легкую спутницу. Они направились к околице, и я с невольной грустью смотрел им вслед. Они были вместе, они шли рука об руку, они были счастливы. И даже свежая, яркая фиолетовая заплата на штанах Агафона, казалось, сверкала счастьем.
Мог ли я думать, что в последний раз вижу Агафона живым!
Часа через два после нашей встречи в хату к нам ворвался Петрак, белый, как под луной, с дрожащей челюстью:
— Давай до мельницы! Агафона убили!..
Вот что я узнал из сбивчивых, отрывистых слов Петрака, пока мы бежали к мельнице, стоявшей на взлобке между речкой и околицей. Проводив девушку — она была из соседнего села, — Агафон возвращался в Позднеевку, когда из-за мельницы наперерез ему вышли трое: Карачун, Буртовский и Веремейко — кулацкие сынки, разоблаченные Агафоном студенты.
Какой у них там вышел разговор, неизвестно, но кончился он тем, что Агафона хватили шкворнем по голове. Агафон упал, а нападавшие бежали. Старая кубанка смягчила удар, и, когда лежащего на земле Агафона приметил Павел Ермолин, направлявшийся куда-то с гармонью, в нем еще теплилась жизнь. «Не трожь меня, — сказал Агафон, — не то я помру раньше, чем скажу. Передай ребятам — меня убили Карачун, Буртовский и Веремейко…» Затем он уронил лицо в траву и затих. Убедившись, что Агафон мертв, отец Катюши побежал в деревню и поднял наших ребят. Одни бросились к мельнице, другие, во главе с Гвозденкой, на неоседланных лошадях пустились в погоню.