— Что же будет со мной, Катя? Ведь я люблю тебя… и мы столько пережили вместе…
— Я твой друг, — сказала Катюша и опять заплакала.
Уехала она на другой день, и мы никогда больше не виделись. Еще около полугода работал я в театре, но уже без прежней радости — слишком многое напоминало тут о Катюше. Береза, намалеванная на холстине декорации, дешевенькая брошка на груди нашей билетерши — Катин подарок, фанерное окошечко кассы — все причиняло мне боль.
И тут я прослышал о первом в стране цыганском колхозе, ставшем на берегу Днепра, в глубине Смоленщины. Списавшись со Смоленским обкомом партии, я распрощался с товарищами и отправился в далекое село Ново-Фатеевка.
От станции я добирался пешком. Меня настолько занимало, как сложилась новая, небывалая жизнь моих сородичей, что я то и дело сворачивал с дороги и поднимался на болотные кочки, чтобы скорее увидеть крыши Ново-Фатеевки. Если б не стыд перед прохожими, я бы взобрался на дерево.
Деревенская улица была пустынна, только несколько цыганских ребятишек пускали змея. Среди жгуче-черных головенок я приметил и белобрысые, как пшеничная солома, макушки — значит, тут живут и русские…
Без труда отыскав взглядом правление — каменный дом с деревянной надстройкой, — я подошел к крыльцу и прочел неуклюже выведенные белой краской на темном листе железа слова: «Колхоз „Ромэны зоря“» — «Колхоз „Цыганская заря“».
В небольшой чистой горнице стояли два стола: один, побольше, крытый кумачом; другой, канцелярский, — белым картоном; несколько соломенных стульев; просиженный, выщербленный клеенчатый диван; на стенах плакаты с изображением тысячекратно увеличенных вредителей полей: мошки, букашки, жуки размером с доброго кота; в углу — бачок с водой и кружка на медной цепи.
За столом, крытым картоном, сидел русский парень и что-то вписывал в тетрадь, высунув от усердия кончик языка. При моем появлении он не поднял головы.
Мне очень хотелось пить, а вода в бачке оказалась такой теплой, что я в сердцах бросил кружку. Но парень не шелохнулся. Будь на его месте цыган, он бы тут же забыл о своей работе, закидал бы меня вопросами, и, надо полагать, мы уже давно со страстным увлечением искали бы родства по нашим двоюродным прабабушкам. Но этот русский парень делал свое дело и знать ничего не хотел.
— Здравствуйте! — громко сказал я по-цыгански. — Не скажете, где председатель?
— Председатель скоро будет, — ответил парень по-русски, продолжая писать.
— А где весь народ? — спросил я по-русски.
— В поле, — ответил он по-цыгански.
Я сел на лавку и от нечего делать стал разглядывать плакаты, изображающие вредителей полей. Вскоре пискнула дверь, и в комнату вошел рослый цыган лет пятидесяти, небритый, нестриженый, в старых сапогах, в помятой, вылинявшей рубахе.
— Вот председатель, — сказал парень, не поднимая головы.
Мы еще не дошли с председателем до его «кабинета», как назвал он закуток при конторе, а я уже знал, что зовут его Якубом, что он троюродный брат Амельки, что кочевал он в Белоруссии, что пришел сейчас с поля — потому в таком виде, а вообще у него сапоги хром, френч из коверкота, кожаное пальто, что в городе его принимают за чекиста; жаль только, ему не положен револьвер, но он обязательно добудет в Москве разрешение. Узнал я также, что неразговорчивый парень — колхозный счетовод, что занят он составлением квартального отчета и в это время лучше к нему не соваться, а вообще светлая голова, и он, Якуб, целиком на него полагается…
В кабинете Якуб уселся за стол, выдвинул зачем-то и тут же задвинул ящик и сказал:
— Ну-с, мы вас слушаем.
Но слушать пришлось не Якубу, а мне. О том, что Якуба уважают в районе и в области, что о нем собираются писать в газетах, что скоро он поедет в Москву, где с самыми «верхними» людьми будет вести разговор о цыганских делах. Якуб неимоверно важничал, вставлял в свою речь мудреные и непонятные слова, делал какие-то туманные намеки и навел меня на невеселые мысли о положении дел в колхозе.
Я встречал среди цыган немало таких, как Якуб. Хвастуны и пустобрехи, они обычно далеко не глупы, хитры и от большого тщеславия даже деятельны. Но все же я ожидал, что во главе колхоза окажется человек более серьезный и дельный.