«Нельзя, председатель, время уходит, а до Жмеринки путь далекий…»
«А зачем тебе в Жмеринку?»
Но разве знает цыган, зачем ему в Жмеринку? Просто засосало в груди извечная цыганская тоска по дороге, по простору, по движению невесть куда и невесть зачем. Председатель понимает это и спрашивает только для формы. Ведь он и сам цыган, и ему знакома неизбывная цыганская хворь, но он уже сроднился с местом, он уже поверил в добро неподвижной земли, он уже уверился, что в тракторном колесе куда больше толку, нежели в зыбком колесе кибитки, да и дощечка у него на дверях, и барометр в кабинете, и звание-чин у него есть — ему легко побороть извечное весеннее беспокойство. Но что скажешь такому, кто еще не чувствовал на ладони нежного веса им самим выращенного колоса, не пек своего хлеба и хоть малой малостью не побратался с землей? И отпускал председатель семью, прозимовавшую под радушным колхозным кровом, отдавал и коня, отъевшегося на колхозных кормах, и повозку, чиненную, смазанную колхозными мастерами.
Лишь иной раз, если чувствовал в человеке податливость, заставлял он его отработать на весенних работах долг колхозу. За счет таких вот и рос, поднимался колхоз. Труд роднил человека с местом, да и хотелось ему знать, что с того труда станется; появлялся и денежный интерес, хотя суть была, верно, не в нем. Цыгане любят деньги вперед; ведь и гадалка денежку вперед просит, иначе не проглянет она судьбу…
Колхозная жизнь сама оказалась магнитом; к колхозу потянулись сначала пожилые цыгане и старики, уставшие от долгих и бесплодных странствий, а теперь он стал манить и цыганскую молодежь.
Да и не диво! В колхозе открылась школа, а подросткам и парням хотелось учиться: они завидовали своим русским однолеткам, которые свободно читали книжки, плакаты, лозунги, могли написать письмо. В колхозе по два, по три раза в неделю показывали кино, к тому же вовсе бесплатно. А часы с цепочкой, а патефоны, которыми после уборочной награждали лучших колхозников! Нет, в колхозе была своя прелесть, и если бы только не работа, то здесь можно было бы жить и жить…
Сильно укрепили артель русские семьи, вступившие в цыганский колхоз. Русские, с их домовитостью, налаженным, крепким бытом, с их любовью к земле, знанием хлебопашества, с их умением перемогать тяготы и верить в будущее, с их заразительным трудолюбием, влили бодрость и уверенность в сердца цыган-колхозников. Но поначалу и тут не все было гладко. Справедливо считая русских более, опытными хозяевами, Якуб поставил их на все командные посты в колхозе, забыв, что им неведомы иные цыганские повадки…
К примеру, роздал русский бригадир цыганам-звеньевым семена на посев, а те разнесли их по дворам. Цыгане-колхозники недолго думая истолкли семена и сварили кашу.
«Где просо?» — спрашивает бригадир звеньевых.
«А где ж ему быть? По дворам роздали».
«Где просо?» — спрашивают колхозников.
«В животе. Где ему еще быть?»
«Так ведь это ж на посев!»
«Так бы и сказал, мы почем знали!»
Как-то вечером явился в стан бригадир, собрал цыган и говорит:
«Завтра надо на станцию ехать за стройматериалами. Давайте решим, кому ехать».
Цыгане сердито залопотали:
«Зачем попусту нас собираешь? Работа не ждет, понятно? После ужина приходи — потолкуем…»
Бригадир остался доволен таким рвением. Он уехал по своим делам, а к вечеру снова явился в стан. Цыгане уже отужинали и улеглись спать. Один вполголоса рассказывал цыганские сказки, другие сладко посапывали, слушая сказочника сквозь набегающую дрему, третьим уже виделись веселые цыганские сны, когда вдруг загремел голос бригадира:
«Так кто же поедет завтра за лесом?»
«Дыкх! — ответили ему. — Приезжай на зорьке и буди любого. Несознательные мы, что ли?»
«Да кого будить-то?»
«Крайнего буди!» — сказал молодой цыган.
И все, кто еще не успел уснуть, подхватили:
«Крайнего!.. Крайнего!.. Кто с края лежит, того и буди».
На рассвете, чуть запищала первая птичка, бригадир подошел к копне, но сколько ни ходил вокруг, в серых потемках утра не смог обнаружить крайнего. Тогда он растолкал одного из цыган. Тот вскочил — солома в волосах и бровях.
«Очи в шинке оставил? — накинулся он на бригадира. — Нешто я крайний?»
Тут только смекнул бригадир, что крайнего ему не найти: хитрые цыгане венком улеглись вкруг копны. Плюнул с досады бригадир и один поехал за лесом.
Когда он пожаловался Якубу, тот сказал:
«Дыкх! Какой недогадливый! Что бы тебе приглядеться, который покрепче спит, да в сторонку и оттащить его за ноги! А тогда и буди — крыть ему нечем: он крайний!»