— Шестилеток!.. В-вах!.. — сообщил он зрительному залу и смахнул слезу.
— Откуда такой конь взялся? — переговаривались зрители. — Чей он? Где этот разбойник раздобыл такого коня?
Когда же вслед Чагану появился на сцене Гриша, ведя на поводу Чаганову клячу, в зале раздался хохот, улюлюканье, свист.
— Вяжите вора!.. — кричали колхозники. — Крапивой его!
В Чагана полетели огрызки яблок, моркови, и парни, игравшие клячу, поспешили увезти меня за кулисы.
Гриша с Зарой умчались, отзвенела величальная песня, и на подмостки поднялся Окунчиков.
— Товарищи колхозники! — сказал он. — Конь, которого вы сейчас видели, куплен нашим колхозом на деньги, одолженные нам государством. От этого коня пойдет наш новый табун — табун племенных, породных рысаков! Но чтобы так было, надо усердно работать, надо крепко держаться за свой колхоз, не швырять свою колхозную честь под ноги проходимцам, у которых одна забота — помешать нам строить прочную, надежную оседлую жизнь!..
Все взоры враз повернулись к кочевникам, сбившимся в кучу в конце зала.
— Чего тут медлить! — послышались со всех сторон голоса. — Эй, Гринька, веди комолую корову — проводим с честью дорогих гостей…
Но Чандра и его приятели не стали ждать проводов и живо выскочили за дверь. Вслед им полетел дружный смех, и в этом смехе навеки исчез ореол, окружавший «шатерников».
Через несколько дней к Окунчикову прибежала в слезах девушка Глаша, ведавшая паспортизацией лошадей и другого скота. У нее из стола пропали восемь конских паспортов. Глаша подозревала кочевников: они уже давно начали ее обхаживать. Чандра и его колхозный приятель Чекмень нередко приходили к ней на дом с гитарами, играли под окнами серенады. Чекмень навещал ее и в конторе, глубоко вздыхал. Бедная девушка доверяла ему, пока не обнаружила вдруг исчезновение паспортов.
— Утри слезы, — сказал Окунчиков. — Паспорта найдутся.
Окунчиков сел на коня и поехал в районное отделение милиции. Он и не подозревал, что таборные неотступно следили за всем, что происходит в колхозе, и что в ту же минуту старый Проня вскочил в седло и поехал ему вслед. К начальнику милиции они вошли вместе.
— В-вах!.. — опережая Окунчикова, сказал Проня, грустно улыбнулся и развел руками. — Нехорошие в колхозе люди! Смотри, начальник, я для шутки сказал: «Эх, мне бы паспорта для лошадей!» А Чекмень взял да и притащил восемь штук. Вот они, возьми. Они нам не нужны. Мы хоть и кочевые, а честные…
— Понятно, — сказал начальник, забирая паспорта. — Сколько вы за них дали?
— Умная твоя голова, начальник, — холодно и насмешливо отозвался Проня, — да и у нас на плечах не тыква. Дали, не дали — про то луна ведает, а луну в свидетели не кликнешь. Бери себе паспорта, табор оставь в покое. Нас дорога ждет…
Чекменя арестовали в тот же вечер. Он не стал отпираться и все рассказал. Он действительно украл паспорта, но не столько из корысти, сколько из желания показать таборным, что он такой же лихой цыган, как и они. К тому же его и надули: сулили за каждый паспорт по четвертной, а дали по десятке.
Эта история произвела на колхозников глубокое впечатление. Трудно сказать, что больше всего возмутило их: поступок ли Чекменя, предательство ли Прони в отношении него, пережитое ли задним числом чувство опасности от соседства табора.
Табор исчез в ночь после ареста Чекменя, оставив после себя золу костров, всяческий мусор и дурную память. А через несколько дней в колхоз притащился таборный цыган Михайло, впряженный вместе с женой и старшим сыном в кибитку, где сидели трое малышей, и просил принять его в колхоз.
— Нас шестеро душ, — сказал Михайло. — Троим еще подрасти надо, добрые работники в колхозе будут. На вашу жизнь поглядели — невмоготу стало с табором кочевать. Душно там — не воля, ярмо! Настоящая воля у вас. Отобрали у меня коня — видите, сами впряглись. Да что! Надо бы — и ползком добрались!..
Снова ударили в рельс, и общее собрание колхозников единодушно постановило принять Михайла с семьей в колхоз.