Все за столом сидели молча, сосредоточенно.
Между тем Хрущев продолжал:
— Спорить со мной можно, пожалуйста, но мешать — не позволю! Были покрупнее и поумнее вас, товарищ Заградин, которые пытались это делать, мы им показали кузькину мать. Имейте в виду, по делам о вас судить будем. По делам. Что касается вашего несогласия с некоторыми нашими решениями, то что же. Спорьте, доказывайте, а выполнять их обязаны. Вот так-то! Это же пусть запомнят и ваши соратники.
— Я высказывал в записке лишь свое личное мнение, Никита Сергеевич. Никто из товарищей к ней никакого отношения не имеет.
— Нет, почему же, — раздался голос Курганова. — Я, например, ее разделяю целиком и полностью.
Поднялся Гаранин. Был он бледен, взволнован, но сказал спокойно, твердо:
— Я не знал о записке. Но со всем, что говорил здесь Заградин, согласен.
— Слышите, Заградин? Есть, оказывается, соавторы. Криминала я в этом, однако, не вижу. Устав партии дает право каждому коммунисту иметь свое мнение и отстаивать его, но в пределах существующих партийных норм. Пока нет иного решения — выполняйте то, что принято. Это всегда следует помнить. Вам, Заградин, доверен партией такой пост, что не только за себя, а за всех и за все в области в ответе. И это тоже следует помнить. Так что делайте выводы.
Хрущев чувствовал усталость. Непримиримость Заградина, явная поддержка его мыслей со стороны Курганова, Гаранина, молчание других участников трапезы не прошли мимо его сознания. Возникла и настойчиво билась мысль: а ведь не один Заградин так думает… И как всплеск подсознания припомнилось настороженное и просто скептическое отношение ряда крупных работников, в том числе членов ЦК, к некоторым нововведениям. Да и многие заседания Президиума ЦК проходили далеко не гладко. Раньше он не придавал этому особого значения, уверовав в то, что лучше него сельские проблемы не знает никто. Сейчас же, под впечатлением разговора с ветлужцами, подобные настроения приобрели иное значение.
В наступившей тишине вдруг раздался чуть дрожащий голос Артамонова:
— Дорогой Никита Сергеевич, я хочу, чтобы вы знали: я ни сном ни духом не ведал, что у Заградина такие, мягко выражаясь, сомнительные мысли. Я, да, думаю, и все мы не разделяем их.
Оставив эту реплику без ответа, Хрущев сказал:
— Будем считать, что дебаты закончены. Пора, как говорится, и по домам. Спасибо за хлеб-соль.
Артамонов, Заградин и другие пошли провожать высокого гостя. Сев в машину, Хрущев помахал собравшимся рукой в прощальном приветствии, и ЗИЛ стремительно рванулся по шоссе.
Артамонов, не прощаясь, пошел к своей машине.
Курганов и Гаранин ехали с Заградиным. Тот заговорил первым:
— Ну, аграрники, носы не вешать, а работать, работать и работать.
Скоро в кабинет к Заградину пришли Мыловаров и Прохоров. Мыловаров озабоченно произнес:
— Вели вы себя, Павел Васильевич, уж слишком уверенно, если не сказать больше.
Заградин мельком взглянул на него:
— У вас, Владимир Павлович, так же как у Артамонова, оснований для беспокойства, по-моему, нет. В дискуссии вы не участвовали, записку не писали. О чем же речь? То, что вы не разделяете мою точку зрения, — я об этом хорошо знаю.
— Конечно… не разделяю.
В разговор вступил Прохоров:
— В дискуссии я тоже не участвовал, но должен сказать, Павел Васильевич… что я… больше согласен с вами. Однако вот еще о чем думаю. Что бы там ни было, а смотрите — первый секретарь ЦК запросто беседует с нами. Да и по каким вопросам! Нет, товарищи, это примечательно!
— Да, этого у Никиты Сергеевича не отнимешь, — согласился Заградин. — Горяч, импульсивен, но общителен, людей отнюдь не чурается.