— Мне это делать неудобно — все же обо мне речь-то идет. Сделайте это вы, товарищ Рощин, как заместитель секретаря парткома, — попросил Курганов.
Рощин не ожидал этого и осекшимся голосом провозгласил:
— Кто за предложение, чтобы, значит, освободить товарища Курганова от обязанностей первого секретаря парткома — поднимите руки.
Посмотрев в зал, уже звонче объявил:
— Таковых нет. А теперь кто за то, чтобы просить обком партии оставить товарища Курганова на занимаемом посту? Такие предложения вносились многими. Голосуем. Абсолютное большинство.
Так закончилось это заседание партийного комитета Приозерского совхозно-колхозного управления.
Но народ из парткома еще не выходил. Шел оживленный разговор. Одна группа шумела на директора и парторга Приозерского отделения «Сельхозтехники». Березовцы возмущались задержками с вывозкой удобрений.
— Уж если кого снимать надо, так это ваших помощников, ответственных за эти дела, — говорил Озеров, обращаясь к Гаранину под дружный, но далеко не добрый смех всех присутствующих.
Другая группа участников заседания окружила начальника недавно созданного специализированного строительно-монтажного управления для строительства в колхозах и совхозах. Всем хотелось знать, когда оно начнет разворачивать свою деятельность. Очень уж велика нужда в его помощи. А Отченаш и Морозов толковали с Кургановым и Гараниным по поводу Крутояровских плавней. В дела межколхозного комбината Заградин вмешал важные московские организации, и оттуда уже приезжали ответственные представители. Но Отченаш опасался, как бы вновь не застопорилось дело из-за болезни Заградина.
Мыловаров же постоял некоторое время, послушал и, ни с кем не попрощавшись, незаметно вышел и медленно направился к стоявшей невдалеке машине. Когда Курганов и Гаранин спохватились, Мыловарова уже не было.
Глава 18
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МАКАРА ФОМИЧА
Макар Фомич Беда чувствовал, как с каждым днем убывают его силы, понимал, что жить ему осталось немного. И все же его старое изношенное сердце еще билось, и Макар Фомич считал каждый новый день дорогим подарком. Вот пролетел еще один год, тоже хлопотный и беспокойный, хотя и не столь тяжелый, как предыдущий, когда так намучились с уборкой хлебов из-за сплошного ненастья. Нет, все же этот год был полегче, с урожаем получилось чуть лучше. И убрали без особых потерь, и с государством рассчитались вовремя. В минуты, когда с сердцем немного легчало, Макар Фомич говорил себе со слабой надеждой:
— Может, еще годик-другой протяну? Хорошо бы.
Но в начале октября Фомичу сделалось совсем худо, и он слег. Ни уколы, ни разные мудреные таблетки и микстуры, что ему прописывали врачи, не помогали, и Фомич чувствовал, что усилия эти бесполезны. Только чтобы не обижать медиков, он аккуратно исполнял все их советы и рекомендации. Сегодня он не сомкнул глаз ни на минуту и чувствовал, что прошедшая ночь не прибавила ему сил, а, наоборот, унесла какую-то их часть с собой.
— Пожалуй, пора, а то не успею, — проговорил Фомич и с трудом поднял с кровати пожелтевшие исхудавшие ноги.
Жена, спавшая чутко, сразу приподнялась:
— Фомич, Фомич, что ты там? Может, подать чего?
— Нет, нет, ничего. Ты того, спи, старая.
— А ты-то чего шебуршишься? Уснуть постарайся.
— В поля схожу.
— В какие еще поля? Врачи и по избе-то запретили ходить. Надо же что придумал.
— Ты, Прасковья, уймись и не перечь. Пойду я. — Сказал это с трудом, но твердо, и Прасковья поняла, что пересилить старика не сможет.
«Пусть сходит к околице, подышит. Может, и полегчает», — подумалось ей.
Макар Фомич собирался долго, медленно. Надел полушубок, валенки с галошами, свой видавший виды треух и тихо вышел в сени. Здесь он постоял немного, прислонившись к косяку, чтобы отдышаться, затем, открыв щеколду, выбрался на крыльцо. Солнца еще не было видно, но его первые робкие лучи уже подкрасили сумрачную кромку неба, и скоро она малиново заалела над Дальними Буграми. Наконец затуманенный тучами диск медленно выплыл из-за горизонта, высветлил лесные прогалины, опустевшие уже поля, прибавил багрянца поредевшей, трепещущей листве дубов и кленов.
В мелколесье, что подступало к окраине Березовки, Фомич постоял малость, привлеченный стрекотанием непоседливой сойки, сновавшей меж деревьев. «Вишь, как мечется, поди, запасы на зиму собирает. Молодец, пичуга». Вдалеке на чернотравье промелькнул белый пушистый комок. Фомич ухмыльнулся: «Косой тоже не дремлет. Шубу-то загодя на зимнюю заменил».