Одобрив хлопоты лесных обитателей, Фомич поковылял дальше, держа направление к Журавлиной косе.
Журавлиная излучина — это крутой, вздыбленный берег Славянки, как бы сторожащий противоположную, луговую пойму, через которую к Славянке мчится не менее своенравная Ваза и с ходу врезается в ее широкий поток. Между ними идет извечный спор: кто главнее. И спор этот, шумный, бурливый, далеко слышен окрест, ему чутко внимает раскинувшаяся на берегу дубовая роща. Ее густой темно-зеленый шатер летом, янтарно-золотой осенью виден отовсюду.
Любил это место Макар Фомич, с давних детских годов любил. Да и не только он. Все, или почти все, березовцы приходили сюда, чтобы полюбоваться видами родного края, послушать сварливый спор Вазы и Славянки, приходили и в радостные, и в горестные минуты.
Хоть и с трудом, но Фомич все же добрался до рощи и, стоя теперь у самого края берега и трудно и хрипло дыша, смотрел на родную округу.
Как на ладони виднелись близлежащие села и деревни — Кромы, Абросово, Шешино, Зарубино. А за ними угадывалась темная линия лесов, которые тянутся к Ракитинской гряде и, наверное, еще дальше — к Муромским и Нижегородским лесам и таежным урочищам.
Невольно вспомнились и замелькали в памяти Макара Фомича его жизненные дороги и стежки. Вспомнились далекие-далекие дни юности, незатейливые молодежные сборища в этой роще, первые робкие уединенные прогулки с Пашей, тепло ее рук и губ. А потом… окопы и теплушки гражданской войны, продотряд, рейды по Харьковщине в составе одного из эскадронов Первой Конной. А по возвращении в Березовку бурный водоворот тогдашней жизни.
Шумные, крикливые сходки в комитете бедноты, продразверстка, раздел земельных наделов березовских и окрестных богатеев и выстрелы кулацких обрезов из-за угла. Затем первый колхоз в Приозерье, первые тракторы на его полях и первые колхозные урожаи. Год от года они становились весомее, достаток и радость все ощутимее входили в дома березовцев.
Потом нагрянуло лихо войны; тяжкие мучительные месяцы немецкой оккупации. Отчаянные схватки с врагом отряда Макара Беды в окрестных лесах, потом длинный путь Макара Фомича до Берлина. А после Великой Победы надо было поднимать порушенное хозяйство Березовки, возрождать землю, с бабами, ребятишками да с несколькими израненными мужиками при чудом уцелевших пяти лошадях и одном тракторе растить хлеб. Но и это осилили. Вновь ожила Березовка, год от года набирая силы.
И во все это, в большие и малые дела Березовки были вложены кропотливый, незаметный труд Фомича, его каждодневные усилия и заботы, вся страсть его беспокойной души.
Макар Фомич недомогал уже давно, врачи сбились с ног, ремонтируя его вконец износившееся сердце. Оно то шло на поправку, начинало работать как будто исправнее, то начинало сбиваться, западать, еле-еле двигая кровь по усталым, ослабевшим сосудам.
Сегодня ночью сердце вдруг остановилось, Макар Фомич почувствовал, что задыхается. Казалось, еще одна секунда — и все будет кончено. Но вот, словно преодолев какой-то невидимый мучительный рубеж, оно медленно, с трудом осилило свою немощь, заработало вновь. Испарина покрыла лоб старика, и он, осторожно, с опаской вздохнув, подумал: «Ну, вроде пока пронесло… Только чувствую — ненадолго. Надо кончить все земное, иначе не успею…»
Приход на Журавлиную излучину было первым делом, которое он наметил из оставшихся земных забот. И был доволен, что добрался сюда, что удалось увидеть до боли родные места, поля с пожухлой стерней, на которой сверкают мириады капель холодной утренней росы, что еще раз послушал сварливый спор Вазы со Славянкой.
У него захватило дыхание, когда взгляд остановился на раскинувшейся неподалеку Березовке. Над деревней курились утренние дымки, блеклые лучи осеннего солнца серебрили влажные крыши домов, прихотливую путаницу голых ветвей на старых березах. Резвый порывистый ветер разгонял сероватые языки ночного тумана с лугов, что подступали к деревне, теребил алый флаг над зданием правления. «Вот и меня скоро не будет, а Славянка и Ваза все так же будут спорить, и все так же будет стоять Березовка», — подумалось Фомичу. От этой мысли комок подступил к горлу, и две непрошеные слезы скатились по его морщинистым щекам. «Ну-ну, чего это расхлюпался, старый», — одернул себя Фомич и стал осторожно спускаться тропой к большаку.
Дорога делила березовские поля на два обширных клина. Левый зеленел шелковистой изумрудной озимью, соседний темнел поднятой недавно зябью. Фомич остановился, долго придирчиво всматривался в густую зелень осенних всходов. Потом подошел к краю соседнего поля с поднятой зябью и взял горсть влажной земли. Ком был мягким, податливым, приятно холодил руку. «И озимь хорошая, и зябь подняли старательно, по-хозяйски. Молодец, Семеныч, следит за делом».