— Чем же все-таки покорил вас, Нина Семеновна, Курганов? Чем? — вновь уже в который раз спрашивал Удачин.
— Ну, слово «покорил» не подходит. А руководитель, по-моему, это настоящий.
Удачина глубоко уязвили эти слова Нины о Курганове.
— А мне он не нравится. — Виктор Викторович задумчиво и мрачно смотрел на струйку пара, бегущую из конфорки, вертел на скатерти рюмку с портвейном. — Не нравится, и все. Уж очень рьяно берется за все, очень самоуверенно. Без сомнений, без раздумий. И главное — все на эффект, на впечатление бьет. Красуется, как павлин. Экскурсия на Бел-камень, походы по магазинам, по школам… За большую фигуру себя выдает. В вождя играет… Говорит-то, слышала, как? Можно подумать, что только истины изрекает.
— Да что вы, Виктор Викторович! Я слышала и видела, как он говорит с людьми. Какая там игра в кого-то. Я думаю, он и в мыслях этого не имеет. По-моему, вы просто не объективны и рассержены.
— Хотите сказать, что обида глаза застлала?
— Во всяком случае, Курганов не такой.
— Не знаю, не знаю. Поглядим — увидим, — глухо согласился Удачин и замолчал.
Потом он поднял голову и долго-долго смотрел на Нину. В желтоватом отблеске света бронзовели волнистые пряди волос, тяжелые пушистые ресницы чуть прикрывали серые задумчивые глаза, голубая кофточка плотно обтягивала грудь.
«Опять я в свои районные дрязги ударился, — подумал Удачин. — Очень ей это нужно». Он выпил еще и настойчиво угощал Нину. Она выпила тоже. Вино ей понравилось. Выпила еще. Терпкий сладковатый вкус долго еще стоял у нее во рту, а все тело наполнилось ощущением какого-то легкого воздушного тепла.
Потом Удачин пел под гитару. И хоть голос у него был не ахти какой, пел он с чувством, душевно. И песни помнил хорошие, волнующие.
Нина тоже подпевала тихо, вполголоса. Ее смутное, тревожное настроение рассеялось, на сердце было спокойно и даже весело. Может, от двух или трех рюмок портвейна, может, от оранжево-желтого трепетного огня в печке, может, от таких наивных, но удивительно волнующих слов песни…
— А вы, оказывается, хорошо поете, душевно. Я и не знала.
— А вы многого не знаете, Нина Семеновна.
— Например?
Удачин положил гитару на стулья около окна, сел совсем рядом с Ниной и после длительной паузы ответил:
— Не знаешь, например, что мне очень трудно без тебя. Понимаешь, очень трудно… Люблю я тебя, понимаешь, люблю. Тянет меня к тебе так, что справиться, совладать с собой никак не могу. С женой говорю — тебя вижу, смотрю на улицу, идет какая-нибудь дивчина, а мне ты кажешься, во сне тоже только ты грезишься. В общем, взяла ты в плен Удачина, да и все тут. Хоть казни, хоть милуй.
Говорил Удачин горячо, глухо, торопливо. Нина вспомнила такой же его сбивчивый, взволнованный разговор, который произошел несколько месяцев назад. Ей сделалось почему-то неловко за свою холодность к Виктору Викторовичу. «Может, действительно мучается, а я с ним как снежная королева. Ну, а что же делать? Ведь нет же в сердце ничего. Ну, ничего, кроме какого-то грустного чувства сожаления». О чем? Она и сама этого не знала. Нина задумалась, хотела высвободить свои руки из рук Виктора Викторовича, но не сделала этого.
А Удачин волновался все больше, говорил все торопливей и горячей. Он уж и сам верил в то, что говорил.
Когда руки Нины после робкой попытки высвободиться доверчиво остались в его руках, Виктор Викторович торопливо и крепко обнял ее, умоляюще хрипло зашептал:
— Нина, Ниночка, Нинок, дорогая моя… — Он жарко дышал ей в лицо, жадно ловил ее губы, а руки торопливо, лихорадочно, но привычно рыскали по упругому телу.
Нина отворачивала от него пылающее лицо, тщетно отталкивала мягкие сноровистые руки.
— Вы с ума сошли, оставьте меня, что вы делаете?!
Но Удачин уже ничего не видел и ничего не слышал… Он лишь бессвязно повторял одно и то же:
— Я останусь здесь… С тобой останусь…
…Потом он, отойдя к окну, курил долго, жадно, глубоко затягиваясь. Через некоторое время, услышав глухие всхлипывания Нины, заговорил:
— Нинок, ну что ты? Зачем эти слезы? Мы же любим друг друга. Верно? А раз так, то и плакать нечего. Хочешь, я и на самом деле здесь, у тебя, останусь? Правда, завтра разговоров не оберешься. Языки, конечно, начнут чесать… Любителей таких сенсаций у нас много…