Фицджеральд Френсис Скотт
Трудный больной
Ф.Скотт Фицджеральд
Трудный больной
1
- Пустите бут... о го-осподи! Отдайте сию минуту! Не смейте опять напиваться! Да ну же - отдайте бутылку. Я ведь вам сказала: ночь продежурю и буду давать понемногу. Отдайте. Если будете так продолжать, в каком же виде вы поедете. Ну дайте - пусть у меня будет - я половину в ней оставлю. Пу-сти-те. Вы слышали, что доктор Картер говорил. Ночью я буду дежурить, давать из нее понемногу, наливать из нее порциями... Да ну же... Я сказала ведь вам... Я устала, не могу драться с вами весь вечер... Что ж, пейте и упейтесь до смерти, как идиот.
- Пива хотите? - спросил он.
- Не хочу я никакого пива. О господи, опять мне любоваться на вас пьяного.
- А ночью я кока-колу буду пить, - сообщил он.
Девушка присела на кровать, тяжело перевела дух.
- Но какими-то доводами вас можно пронять?
- Только не вашими. Не мешайте - пролиться может.
"Не мое, совсем не мое это дело вытрезвлять его", - подумала она. И снова борьба за бутылку, но на этот раз он уступил, посидел отвернувшись, уронив голову в ладони, - опять дернулся к спиртному.
- Только дотроньтесь, я ее брошу и разобью, - быстро проговорила медсестра. - Вот увидите - в ванной, об кафельный пол.
- И я наступлю на осколок, или сами наступите.
- Так не рвите из рук - о-ох, вы ж обещали...
Она вдруг разжала пальцы, и бутылка скользнула из руки гладкой торпедой, мелькнув красным и черным и надписью: "СЭР ГАЛАХАД, ОЧИЩЕННЫЙ ЛУИСВИЛЛСКИЙ ДЖИН". Перехватив за горлышко, он швырнул бутылку в открытую дверь ванной. Она разбилась вдребезги, и на время наступила тишина, и девушка раскрыла "Унесенные ветром", где обо всем таком красивом и давно ушедшем. Но ее тревожило, а вдруг он пойдет босой в ванную и порежет ногу, и она то и дело отрывалась от книги, поднимала на него глаза. Спать очень хочется... Теперь он заплакал и сделался похож на того старого еврея, за которым она ходила тогда в Калифорнии; тому часто надо было в ванную. А с этим, с алкоголиком, сплошная мука. Но, видно, что-то мне в нем нравится, подумала она.
Подстегнув себя: "Работай!" - она встала, заставила дверь в ванную стулом. Ко сну клонило потому, что больной поднял ее рано, послал за газетой с отчетом о матче Йель - Дармут, и за весь день не удалось отлучиться домой. Перед вечером к нему приехала родственница, пришлось пережидать визит в холле, сидеть на сквозняке в одном форменном платье, без свитера.
Кое-как она приготовила больного ко сну, накинула халат ему на спину, понуро сгорбленную над письменным столом, другим халатом укрыла колени. Сама села в кресло-качалку, но сонливость уже прошла; надо было заполнить графы листка, поднакопилось за день, и, неслышно ступая, она взяла со стола карандаш, стала записывать:
Пульс 120
Дыхание 25
Температура 98 - 98,4 - 98,2
Замечания
- их у нее хоть отбавляй:
"Пытался завладеть бутылкой, с джином. Бросил на пол, разбил".
Нет, лучше так записать: "В последовавшей борьбе бутылка упала и разбилась. Вообще, больной проявил себя как трудный". Хотела добавить: "В жизни больше не возьму алкоголика", но это как-то не шло к служебному тону замечаний. В семь надо будет проснуться (она умела поднимать себя в назначенное время) и прибрать все до прихода его племянницы. Раз уж взялась - не жалуйся. Но, взглянув ему в лицо, изможденное, бескровно-белое, и снова проверив частоту дыхания, она подумала недоуменно: "Что это на него нашло?" Днем больной был такой милый, нарисовал ей целую комическую серию - просто для забавы - и подарил на память. Она непременно вставит в рамку, повесит у себя в комнате. Девушка живо ощутила снова, как он своими тощими руками рвал у нее из рук бутылку. И с какими безобразными словами... И вспомнилось, что сказал ему вчера врач: "Такой человек, и так себя в могилу гнать".
Она устала, ей не хотелось подбирать сейчас битое стекло, - вот только дыхание у больного станет ровным, и она уложит его в кровать. Но все же надо убрать прежде в ванной; разыскивая на полу последние осколки, она подумала: "Зачем мне это? И зачем он безобразничает?"
Сердито она поднялась с колен, посмотрела на спящего. Тонкий, точеный профиль и слабый храп, словно вздохи - тихие, дальние, безутешные. Вчера доктор как-то странно покачал головой, и она по сути поняла, что ей не справиться с этим пациентом. Да и на ее учетной карточке в агентстве есть пометка, сделанная по совету старших: "Алкоголиков не берет".
Что требует долг, она выполнила; но из всей возни с бутылкой ей припомнилось только, как она ударилась локтем о дверь, и он спросил, не больно ли ей, и она укорила его: "Вы так высоко себя цените, а знали бы, что про вас говорят..." - но тут же поняла, что ему давно уж это все равно.
Теперь стекло все подобрано, разве что щеткой пройтись для верности; сквозь это разбитое стекло, подумалось ей, они только мелькнули друг другу, как сквозь растреснутое окошко. Он не знает ни про ее сестер, ни про Билла Марксу, за которого она чуть-чуть не вышла замуж, а она не знает, из-за чего он так опустился. Ведь на комоде у него фотография: молодая жена и два сына, и он сам - подтянутый, красивый, каким, верно, и был еще пять лет назад. Такая все это бессмыслица, - и, бинтуя порезанный при уборке палец, она твердо решила никогда больше не брать алкоголиков.