Жаботинский был, однако, уверен, что время работает на него: война с Германией — дело трудное. Придется англичанам ввести воинскую повинность. Тогда и евреи не отсидятся. Однако не все тут было просто. Ничто так не мешало Жаботинскому, как вести, идущие из России, но о них ниже. А пока скажу о реакции английского военного министра Китченера: «Никаких экзотических полков, никаких экзотических фронтов, надо разбить Германию, а остальное само рухнет». (Исключение он делал только для Галлиполи, в связи со стратегической важностью проливов). Но Жаботинский понимал: ох, непростое это дело — разбить Германию, не завтра это будет. Английскому общественному мнению быстрее потребуются успехи. Да и интересуется оно по традиции больше делами колониальными. Так что…
Жаботинский был уверен в своей позиции и твердо сносил всеобщее осуждение и насмешки и в Англии, и в Копенгагене, и в России, когда он туда приезжал. Наконец, среди противников Жаботинского (и Вейцмана) надо отметить влиятельных «коренных» английских евреев (то есть тех, чьи предки поселились в Англии несколько поколений назад). Эта группа во главе с лордом Монтегю (министр по делам Индии) считала вредным подчеркивать, что евреи — отдельная нация с интересом к Земле Израильской. Вредно это было, по их мнению, и для английских, и для всех прочих евреев. И они боролись, как могли, а могли они много — были влиятельны.
Глава 43
В Галиции
А из России шли плохие вести. И чем дальше, тем хуже. В первые дни войны страну охватил патриотический подъем, отчасти захлестнувший и евреев. Более того, он захлестнул парижских «русских» евреев (в отличие от лондонских). Парижские «русские» евреи пошли в Иностранный легион. Вообще подъем ощущался во всех главных континентальных столицах; война поначалу укрепила повсюду государственный аппарат, чтобы потом расшатать его.
И так, Русь-матушка была охвачена волной патриотизма. В Питере разгромили немецкое посольство. Все оппозиционные настроения исчезли, все противоречия растаяли, и черносотенец бросился обнимать раввина, только что произнесшего речь с призывом к молодым евреям идти в армию. А в черносотенных газетах писали, что Россия, конечно, не забудет тех, кто был с ней в тяжелый час. Но все-таки официально евреям ничего не обещали. А полякам — другой проблемный народ — обещали восстановить после победы широкую автономию, которая была у них до восстания 1831 года. Да еще и значительно расширить территорию Польши, вернув ей земли, вошедшие при разделе страны в состав Австрии и Пруссии.
Поначалу русские войска имели успех на южном фланге, выступая против Австро-Венгрии. Русские заняли Галицию (западную Украину, входившую в состав Австро-Венгрии). А евреи России с ужасом передавали друг другу страшный рассказ: служил в русской армии унтер-офицер, еврей. Ужасно хотел получить Георгиевский крест. Эта награда сильно облегчала жизнь еврею и семье его на гражданке. (Этим, а не патриотизмом или удалью, антисемиты и объясняли тот факт, что в ходе Первой мировой войны многие евреи заслужили «Георгия». Видимо, отчасти, справедливо. Но могла быть и другая специфическая мотивация — борьба с чувством неполноценности маргинала: «Я им покажу, на что способен еврей!». Этот фактор проявлялся не только в российской армии.)