Когда он оказался возле третьего стола, он твёрдо решил смотреть прямо перед собой. Таким образом, рассуждал он, если тело сдвинется с места, он этого не увидит, а значит, ничего страшного не произойдет. Райан упустил из виду тот факт, что у него были отличные уши, и что они находились в прекрасном рабочем состоянии. Леденящий душу звук какого-то скольжения, донёсшийся со стороны третьего стола, послужил ему убедительным напоминанием.
Вскрикнув от ужаса, он буквально подлетел к креслу, обессиленно рухнул в него, вытер холодный пот со лба, и одним булькающим глотком прикончил содержимое бутылки.
Райан твердо решил больше не смотреть в сторону этого стола, а когда он принимал какое-либо решение, его было трудно переубедить. С упрямой решимостью осуществить свой план во что бы то ни стало, он развернул своё вращающееся кресло на пол-оборота и устроился поудобнее, чтобы переждать еще двадцать пять минут.
— А теперь пусть эта чертовщина ворочается, сколько хочет, или даже танцует на носочках, мне все равно. Я не доставлю ей удовольствия, наблюдая за ее дьявольскими выкрутасами, — решительно проговорил он вполголоса.
Тот последний глоток был объёмным. На самом деле, проглоченного им количества хватило бы на четыре хороших порции для такого же количества крепких лесорубов или грузчиков.
Райана начало клонить в сон. В тот день в морге работали маляры, покрывавшие стены белой эмалью, и он сказал себе, что это от запаха скипидара его клонит в сон, а также от проклятого сырого, затхлого запаха самого помещения. Его голова начала клониться, пока подбородок не уперся в одну из золотых пуговиц, украшавших спереди его мундир.
Некоторое время спустя он, вздрогнув, проснулся и посмотрел на часы. Потом снова посмотрел на часы, протирая глаза, чтобы убедиться, что не спит. Он был уверен, что проспал не более десяти минут, но стрелки показывали половину пятого.
Он не мог понять, что его разбудило. Раздался какой-то шум. Он смутно помнил это, но, как ни старался, не мог вспомнить природу шума.
Внезапно и с поразительной отчетливостью шум повторился. Это был резкий стук тяжелого ботинка по твердому бетонному полу. Не успело затихнуть гулкое эхо, как он услышал этот стук снова.
Кто-то приближался к нему медленными, волочащимися шагами со стороны третьего стола!
Райан не был трусом. Напротив, он проявил незаурядную храбрость во многих схватках с отъявленными бандитами и головорезами преступного мира. Он также не был суеверным. Он верил, что, когда человек умирает, его больше нет, и на этом все. Его душа может попасть в чистилище, а оттуда в рай или ад, но никогда не сможет вернуться на землю. И все же, несмотря на присущую ему храбрость и твердые теологические убеждения, он не мог заставить себя развернуть стул и встретиться лицом к лицу с тем, что приближалось.
К своему крайнему ужасу, он обнаружил, что не в состоянии пошевелиться. Он не мог даже оторвать свои онемевшие руки от подлокотников кресла. Даже дышать было трудно, как будто его тело было обмотано тяжёлыми цепями, прижимающими его к спинке кресла.
Медленно и мучительно приближались эти странные, отдающиеся эхом шаги. Нечто было почти рядом с ним, а он не мог ни пошевелиться, ни издать ни звука. На полу перед ним появилась странная, бесформенная тень. Она медленно ползла вверх по стене, её гротескные очертания постепенно приобретали человеческую форму.
Затем появилась сама эта штука. Невидимые цепи на груди Райана натянулись, ледяные пальцы схватили его бешено бьющееся сердце и начали сжимать его до тех пор, пока оно не забилось неровно, как двигатель с потрескавшимися свечами зажигания, потому что он узнал изможденную фигуру и ужасные очертания трупа с третьего стола!
Он стоял перед ним, слегка покачиваясь, затем вытянул свою корявую левую руку и оперся о стену. Когда его стеклянные глаза уставились на него, у Райана пересохло во рту. Каждый вздох был похож на шелест опавших листьев на сильном ветру.
Очевидно, труп пытался заговорить с ним, потому что его беловато-синюшный язык и губы слегка шевелились. Вскоре он обрел над ними некоторый контроль и заговорил хриплым шепотом:
— Д-добрый вечер.
Райан был слишком ошеломлен, чтобы ответить.
Труп с любопытством посмотрел на него, очевидно, решив, что сказал что-то не то и повторил попытку:
— Д’брое утро, ошифер.
Язык полицейского, казалось, прилип к нёбу.
— В ч’м дело? Ты г’лхой и немой?
К своему изумлению, Райан услышал собственный голос. Оскорбительные намеки трупа вызвали у него гнев и развязали ему язык.