— Что вы имеете в виду?
— Вы же «Снегурочку» слушали? —Да.
— Молочкову заметили?
— Конечно. Она Весну танцевала.
— И вы находите это естественным?
— Что именно?
— То, что Молочкова танцует Весну.
Степанов припомнил свой разговор с Машей в фойе.
— Представьте себе, я знаю, что обычно Весна не танцует, а поет.
— Мало того. Весна обязательно должна петь. Она ведь общается психологически то с Морозом, то со Снегурочкой.
— Но почему же все-таки на роль Весны утвердили балерину Молочкову, а не какую-нибудь певицу?
— Это все Царедворский, а на Царедворского надавил Скромный. А Скромному приказал сами знаете кто. — Грибаков выразительно посмотрел в окно, из которого виден был Кремль.
— А как Томская отнеслась к такому назначению?
— Она была решительно против. Я ее поддерживал. Галина хотела, чтобы партию Весны исполнила Величаева. Но ведь Величаева подменяла на многих спектаклях Томскую, и все чаще и чаще. Значит, Весну она петь не могла никак. Тут еще и Тимошенков вмешался, возражал Скромному. Ну и в итоге что вышло? Сами видели. Снегурочка старше своей матери Весны, а Весна немая. Полный абсурд.
Интересный разговор прервался, потому что в кабинет вошел один из криминалистов. Степанов отошел с ним в угол комнаты, началась тихая беседа.
— Короче, так, — шептал криминалист, — на площадке лесов, откуда на Скромного упала балка, обнаружились ясные следы грубых мужских ботинок. Вот, прошу. — Он протянул Степанову бумажный листок с рисунком подошвы. Отпечатки пальцев рук обнаружены не были. Вероятно, преступник действовал в перчатках. И еще. Неприятная новость. Скромный скончался по дороге в больницу. До реанимации не довезли. — Криминалист вздохнул.
— Хорошо, можете идти, — Степанов простился с коллегой.
Грибаков смотрел задумчиво. Степанов вернулся за стол. Разговор продолжился.
— Но как же публика? Неужели никто не замечал, что Весна танцует вместо того, чтобы петь?
— Да ну! Публика — дура. Она думает, так и надо. Но мы-то понимаем.
— И все-таки почему Молочкова получила эту роль?
Грибаков мялся, смущался, затем все-таки воскликнул:
— Сафьянов! Вот потому-то Томская и ненавидела Молочкову. Вера Молочкова обещала ее отравить. Да что там! И Грушева туда же. Каждая хочет, чтобы Сафьянов покровительствовал именно ей и никому другому.
Степанову очень хотелось спросить, есть ли в театре честные женщины, такие, например, как его Маша. Сын Николай частенько упрекал отца в старомодности, утверждал, что теперь самое главное в жизни — деньги. Но театр... Так хочется, чтобы искусство было чистым! Степанов покосился на Грибакова. Трудно было себе представить, чтобы этот тучный человек бегал по строительным лесам, хотя он открыто и декларирует свою ненависть к театральному руководству. Внезапно зазвонил телефон. Степанов снял трубку, услышал голос начальника:
— Как дела, Вася?
— Продвигаюсь. — Степанов прикрыл трубку ладонью, кивнул Грибакову, показывая, что тот может идти. Когда Грибаков вышел, Степанов продолжил разговор: — Вот, народ опрашиваю.
— Ты мне в Управлении позарез нужен.
— Даниил Евгеньевич, еще двоих осталось допросить.
— Кого?
— Певицу Грушеву и балерину Молочкову.
— Да ну их.
— Но они давно ждут.
— А я тебе говорю: отпусти их. Отпусти и приезжай немедленно.
Степанов вышел в коридор. Молочкова и Грушева присели на подоконник.
— Девушки, вы можете быть свободны.
Молочкова раздосадованно фыркнула.
Грушева ушла молча. Теперь Степанов заметил, что певица не отличалась красотой, у нее было остренькое мышиное личико и маленькие пронзительные глазки. Царедворский и Грибаков ждали следователя внизу. Оба показались Степанову мрачными.
«Поссорились, что ли?» — подумалось следователю. Они вполне могли теперь поссориться. Ведь каждый из них получил шанс сделаться в самом ближайшем будущем директором Большого театра. Царедворский и Грибаков кинулись к Степанову. Оба хотели поговорить со следователем конфиденциально. Степанов направился к своей машине. Царедворский зашагал рядом.
— А вы знаете, что муж Томской приходил в тот вечер в театр?
— Вы сами его видели?
— Да.
— И что же он делал?
— Я видел его в антракте. Он пил коньяк в буфете бельэтажа.
Сцена двенадцатая
Несмотря на строгий приказ Даниила Евгеньевича, Степанов поехал сначала не на Петровку, а в поликлинику. Он узнал фамилию помощника Грубера — Книгин. Может быть, зря не поговорил с ним? Но ничего, пусть Книгин помается, пусть подумает, будто следователю он неинтересен. Потом откровеннее будет. Возле здания Новой сцены Степанову попался Мизгирь — Тимошенков.