— Скажите, Книгин, а другие артисты, то есть певцы, тоже платили Груберу?
— Конечно. Платили, дарили подарки.
— А вам в подобных случаях ничего не перепадало?
Книгин на короткое время замкнулся, затем произнес:
— Борис Вениаминович не хотел обновлять оборудование.
— Допустим. Но какими же мотивами могла руководствоваться Томская?
— Величаева пела лучше, об этом все знали. У нас, в Москве, это не имело значения, но за границей... В газетах могли открыто хвалить Величаеву, могли предложить Величаевой выгодный контракт. Дирекции пришлось бы с этим считаться. А в последнее время Галина Николаевна сильно сдала, была не в форме. А тут как раз гастроли на носу... Все нервничают.
— То есть кто нервничает?
— Ну, все, — Книгин замялся. — Вы знаете, я ведь информирую вас добровольно, потому что меня совесть мучит.
А мог ведь и промолчать, как Тимошенков, например.
«Все он знает», — подумал Степанов. Но он вовсе не собирался говорить Книгину о том, что Тимошенков уже отказался от своего заявления. О закрытии дела следователь также предпочел умолчать.
— Все-таки было бы неплохо, если бы вы более подробно рассказали мне о том, что вам известно, — сказал Степанов.
Книгин вздохнул и заговорил:
— Значит, по вечерам в поликлинике дежурит отоларинголог. И как раз в тот вечер было мое дежурство. Я сидел, смотрел телевизор. Вдруг дверь распахнулась с такой силой, что штукатурка на пол посыпалась.
— Вы сидели в кабинете?
— Да. Но не в самом кабинете, а в процедурной.
— И что же произошло?
— Вдруг охранники в форме втащили какую-то женщину. Это была Томская. Следом вбежал Сафьянов. Я понял, что это его охрана. Сафьянов обычно такой мягкий, деликатный, хотя ему палец в рот не клади. А тут я его с трудом узнал. Лицо искаженное. И кричит отчаянно, прямо-таки вопит: «Воскресите ее! Воскресите ее!» А что я могу сделать? Я всего лишь отоларинголог. Надо было «неотложку» вызывать. Томскую волокли под мышки. Ее, наверно, несли через подземный переход. Ведь театр и поликлинику соединяет подземный переход. Я думаю, что сначала она еще своими ногами шла. Потому что ведь это дико: тащить ведущую певицу Большого, будто какой-то мешок. Хотя с них станется!
— И что же с ней приключилось?
— Черепно-мозговая травма. Вид у нее был еще тот. Язык вывалился изо рта, сама задыхается. Лицо и грудь залиты кровью. Охрана Сафьянова и Тимошенков суетились, не зная, как быть.
— А Тимошенков как очутился там?
— Я думаю, не случайно. Наверное, он Томскую и нашел. Или... сам и убил. Тоже весь в крови. Ужас! Ну, я говорю, что сейчас «неотложку» вызову, что ее в реанимацию надо. А Сафьянов возражает, нет, мол, окажите ей помощь вы! Ну, я позвонил Груберу. Он живет на Тверской. А я уже весь дрожал, тоже растерялся. Ищу ключи от шкафа с лекарствами, еле нашел. Ввел ей кофеин подкожно. Я вообще-то покойников боюсь.
— Томская уже была мертва?
— Не знаю. Тут Грубер примчался, и меня попросили выйти. Я только заметил, что Сафьянов о чем-то совещается с Грубером и Скромным.
— Как? И Скромный там был?
— Ну да. В конце концов они все-таки решили вызвать «неотложку». Но не хотели называть фамилию Томской. Еще бы. Такое пятно на репутации Большого театра, а заодно и на премьер-министре. Газетчики слетелись бы, как мухи на мед. Ну, и «неотложка» приезжает, надо сказать, удивительно быстро. Сафьянов тут же поднялся на второй этаж, чтобы зря не светиться. А о Галине Николаевне мы сказали, что не знаем, кто это. Услышали, мол, шум на улице, выбежали и видим женщину с проломленным черепом.
— А как же костюм Снегурочки?
— Нет, она была в обычном платье, без пальто.
— А в больнице не могли опознать ее?
— Да нет, у нее лицо было в таком состоянии...
— А если она очнется?
— Ну, не знаю. Это не моя забота.
— И как по-вашему, кто ее так?..
— Не знаю. Может быть, сам Сафьянов. Приревновал, например.
— А если я допрошу Грубера?
— Он вам ничего не скажет.
— Тогда вы мне сейчас скажите: если Грубера не будет в поликлинике, ну, уйдет на пенсию, уволят, мало ли что может случиться, так вот, кто в таком случае займет его место?
— Это не я решаю. В любом случае новый врач должен заменить оборудование.
— Понятно. А куда же увезли Томскую?
— В Склифосовского, конечно. Слушайте, а мне ничего не будет? Я же вроде как на самого премьера бочку качу.
— Нет, ничего не будет. Даже орден дадут.
— Не шутите. Я серьезно спрашиваю.
— А я вам серьезно отвечаю. Законам ведь все обязаны подчиняться. — Степанов иронически усмехнулся.