Книгин явно был раздосадован. Он был уверен, что в сложившейся ситуации его сочтут тем самым «стрелочником», который всегда оказывается виноват.
Степанову, Книгину и ребятам, Коле и Юре, пришлось уйти ни с чем. Василию Никитичу было неловко. Что подумает о нем сын?
Дома молчали, уткнувшись в тарелки. Только Маша робко заметила, что суп, наверно, не такой вкусный, потому что слишком долго кипел. Да и салат, потомившийся немалое время в холодильнике, оказался совсем не таким, как обычно. Однако все это уже не имело значения.
На другой день Степанова срочно вызвали к Даниилу Евгеньевичу. Тот объявил, что в больнице вчера ночью скончалась Томская.
— Обширное кровоизлияние! Тело в морге, в холодильнике.
— Но которая из них? — осмелился спросить Степанов.
— То есть как это — которая?
— Ну! — Следователь замялся. — В палате было две женщины. Я даже запомнил имена: Людмила и Марина. Которая же из них оказалась Томской?
— Это не имеет значения! — с нажимом произнес Даниил Евгеньевич.
Кажется, теперь слишком многое уже не имело значения.
Сцена восемнадцатая
Подготовка к гастрольному турне шла полным ходом. Обязанности Скромного временно исполнял Царедворский. Сольную партию в ближайшем спектакле должна была исполнять Величаева. Степанову предстояло вновь слушать «Снегурочку».
— Ты станешь настоящим меломаном! — подшучивала над мужем Маша. И тут же добавляла серьезно: — Это очень полезно: слушать одно и то же произведение в разном исполнении.
Степанову оставалось только соглашаться с женой. Сафьянов не объявлялся. Зато объявился Овчинников и сказал, что также собирается на спектакль. За пару дней до посещения Большого Маша вдруг спросила, нельзя ли попросить еще один билет:
— Понимаешь, Вася, для Коленьки. Мальчик растет совершенным дикарем. — Да какой он мальчик, он — мужик! — буркнул Степанов, но контрамарку у Царедворского взял.
В фойе семейству Степановых тотчас попался на глаза Тимошенков. Маша и Коля смотрели на него с любопытством.
— Вы не поете сегодня? — поинтересовался следователь. И вправду как заправский меломан!
— Пою, — ответил Тимошенков. — Сейчас иду гримироваться. — Он отозвал Степанова в сторону и громко прошептал ему на ухо:
— Скончалась Томская! Ее обнаружили в больнице и уже не смогли спасти. Говорят, лицо сильно обезображено. Наверное, будут хоронить в закрытом гробу.
Степанов кивал невпопад, но сам не произносил ни слова, опасался сказать что-нибудь лишнее.
Не успел Василий Никитич избавиться от Тимошенкова, как натолкнулся на Овчинникова. Бывший банкир сиял белозубой улыбкой.
— Становитесь завзятым театралом? — Овчинников крепко пожал руку следователю. Степанов не ударил в грязь лицом:
— Я знаю, что Царедворский сорок раз слушал «Тоску» в разных театрах!
— То-то его постановка в Большом — точная копия постановки в миланском Ла Скала! — Овчинников хмыкнул.
Рядом с председателем Попечительского совета потрясающим нарядом сверкала его Амалия. Волосы красотки отливали ярчайшей медью. Смотрелась она сногсшибательно. Девушке, несомненно, пришлось потрудиться над своим новым имиджем, ведь она хотела во что бы то ни стало удержать Григория Александровича, несмотря на то что он теперь сделался едва ли не хозяином целого гарема певиц и балерин!
— Здесь Андрей Алексеевич, — светски заметил Овчинников.
Степанов оглянулся. Битнев помахал ему. Коллега явно направлялся в буфет. Степанов заметил, что лицо Овчинникова на миг приняло озабоченное выражение. Но тотчас Григорий Александрович заговорил с воодушевлением:
— А вы с Андреем Алексеевичем — молодцы! Пионеры! Пора, пора нашим защитникам приобщаться к культуре!
Юный Николай зевнул. Маша невольно разглядывала платье Амалии. От этого платья и вправду нельзя было оторвать глаз!
Зазвучала увертюра. После исчезновения занавеса зрители увидели царство сказочного царя Берендея. Синева небес, совершенно натуральная, заставила всех собравшихся в зале громко зааплодировать. Да, декоратор поработал на славу! Костюмы тоже были прекрасны. Кокошники женщин блистали жемчугом и бирюзой. Сарафаны и косоворотки туго облегали мощные тела поселян. Степанов подумал, что в прошлый раз многого не заметил. Музыка показалась ему и знакомой, и незнакомой одновременно. Он даже стал различать довольно тонкие оттенки мелодий. Теперь он пристально следил и за движениями танцоров, и за взмахами дирижерской палочки. И ведь все это было связано: пение, танцы, декорации.