— Это мы подземный ход так называем. Подземный ход в Кремль. По приказу самого Сталина был сделан. Вождь любил искусство. Ага. Вот и ключ. Так что же, хотите посмотреть?
— Пожалуй, — заметил Битнев.
— Тогда договоритесь с Царедворским — и пожалуйста! Говорят, если в катакомбы идти, надо сначала ФСО в известность поставить.
Андрей Алексеевич перевел разговор на другую тему, спросив у билетерши:
— Вы остаетесь работать в театре?
—Конечно. Что мне делать дома. Тоска одной.
— Неприятная история вышла с вашим мужем. Жаль.
— Да что уж теперь говорить. Я вот что вам скажу: покойный Скромный был дурной человек. Нас, простых служителей, обижал, а перед начальством всех мастей заискивал.
— Я все-таки полагаю, что вас не оставят в Большом, — заметил Битнев.
— Наверно, — глаза билетерши недобро блеснули. — Но я вам еще вот что должна сказать: я несколько дней тому назад видела в театре сына покойной Томской.
— Да? И чем же он здесь занимался?
— Прятался, не пойму от кого. У нас ведь ремонт. И не только я его приметила. Он под маляра маскировался...
— А точно не помните, когда это было? — хотел уточнить Степанов.
— Когда на Скромного балка упала. Да, кажется, тогда.
Но тут в коридоре послышался явственный шум. Поперхнувшись чаем, Степанов снова кинулся в коридор. Теперь он услышал голос, обрывок фразы. Перепрыгивая через три ступеньки, он бросился в фойе. Нет, тихо. Значит, он бежал не в том направлении? Хрустнуло разбитое стекло. Подбежал Битнев.
— Погоди, — остановил его Степанов. — Я уверен: это в уборной Томской. Я уже слышал нечто подобное.
Они рванулись к уборной покойной солистки. Так и есть: разорванная бумажка трепетала на сквозняке. Степанов забыл, что в таком виде бумага пребывает уже не первый день. Теперь следователю казалось, что бумажку разорвали только что. Он влетел в комнату.
Стекло было разбито. В уборной было холодно. Степанов попытался вспомнить: когда же могли разбить стекло? Только что? Или уже давно? Тогда! И до сих пор не вставили? На эти вопросы не было ответов. Степанов выглянул наружу. Так, машины премьерского кортежа. Вдруг что-то словно толкнуло следователя. Прямо под окнами, на карнизе, четко вырисовывалась человеческая фигура. Человек прижимался к стене. Ему явно грозила опасность сорваться вниз с высоты почти четвертого этажа. Возле машин появились Сафьянов, Царедворский и Даниил Евгеньевич. Кажется, они и не подозревали о том, что творилось прямо у них над головами.
— Эй! — крикнул Степанов.
Сафьянов запрокинул голову, пытаясь разглядеть, кто кричит. Подскочили телохранители. Все они заметили Степанова, но заметили и человека, стоявшего на карнизе. Человек, кажется, впал в отчаяние. Подняв правую руку, он ударил локтем в стекло близкого к нему окна. На его счастье, стекло разбилось, а окно оказалось достаточно широким. Он сумел впрыгнуть в комнату. Охрана Сафьянова бросилась в театр. Степанов, в свою очередь, побежал туда, где, как ему казалось, должен был скрываться человек, только что замиравший на карнизе. Но человек опередил Степанова и теперь летел по боковой лестнице. Степанов только поравнялся с дверью комнаты, откуда выскользнул беглец, но тут люминесцентные лампы на потолке замигали, издавая противный жужжащий звук. Степанов проскочил приоткрытую дверь и почти успел добежать до лестницы, когда вдруг услышал за спиной вопль изумления и ужаса.
Следователь обернулся. Он заметил кокошник Снегурочки. Какие-то две тени стремительно приближались к остановившемуся поодаль Битневу.
Снегурочка и ее неведомые спутники промчались мимо Андрея Алексеевича.
— За ними! — крикнул Степанов.
Битнев развернулся и выхватил табельный пистолет. Степанов продолжал преследовать беглецов. Но на успех он уже больше не надеялся. Он даже не совсем теперь понимал, за кем же он гонится. Он слышал за спиной топот ног Битнева и телохранителей Сафьянова.
Степанов повернул в подвал и столкнулся с билетершей.
— Это Антон! — кричала она. — Это сын Томской! — Она показывала, куда надо бежать.
Все последовали в указанном ею направлении. Начальник службы безопасности премьера убеждал Сафьянова остаться:
— Там опасно, опасно!
Но премьер требовал, чтобы его пропустили:
— Если ты сейчас не пропустишь меня, я тебя уволю.
Рослый детина вынужден был уступить.
— У Антона ключ от тоннеля! — кричала билетерша.
Наконец-то подбежали к двери, ведшей в тоннель. Она была открыта, но свет в тоннеле не горел. Наконец разобрались с рубильником и тогда увидели Антона. Он был мертв, его явно застрелили с близкого расстояния, кожа была опале- на, модная куртка разодрана.