Но вот у крыльца остановились розвальни, и от
тройки белых лошадей валил пар.
— Володя приехал! — крикнул кто-то на дворе.
1 У р я д н и к — в царской России старший нижний чин уездной полиции.
— Володичка приехали! — завопила Наталья,
вбегая в столовую.
И Милорд залаял басом: «гав! гав!» Оказалось,
что мальчиков задержали в городе, в Гостином дворе
(там они ходили и всё спрашивали, где продаётся порох).
Володя, как вошёл в переднюю, так и зарыдал
и бросился матери на шею. Девочки, дрожа, с ужасом
думали о том, что теперь будет, слышали, как
папаша повёл Володю и Чечевицына к себе в кабинет
и долго там говорил с ними; и мамаша тоже говорила
и плакала.
— Разве это так можно? — убеждал папаша. —
Не дай бог, узнают в гимназии, вас исключат. А вам
стыдно, господин Чечевицын! Не хорошо-с! Вы зачинщик,
и, надеюсь, вы будете наказаны вашими родителями.
Разве это так можно? Вы где ночевали?
— На вокзале! — гордо ответил Чечевицын.
Володя потом лежал, и ему к голове прикладывали
полотенце, смоченное в уксусе. Послали куда-
то телеграмму, и на другой день приехала дама, мать
Чечевицына, и увезла своего сына.
Когда уезжал Чечевицын, то лицо у него было
суровое, надменное, и, прощаясь с девочками, он не
сказал ни одного слова; только взял у Кати тетрадку
и написал в знак памяти:
«Монтигомо Ястребиный Коготь».
А. И. Куприн
К О З Л И Н А Я
Ж И З Н Ь
В некотором царстве, в некотором государстве...
Впрочем, нет. Этот рассказ не так начинается.
Не в каком ином, как в нашем царстве, в собственном
государстве, давным-давно жили-были дед
да баба. И, как водится, не было у них детей. Были
только кошка Машка, собачка Патрашка и говорящий
скворец Василий Иванович.
Свыклись они все и жили дружно, неподалёку от
города. У каждого было своё занятие. Дед колол дрова,
двор подметал, ходил пить чай в трактир и кряхтел
на лежанке. Старуха вязала чулки и варежки и
бранила старика. Патрашка ловил мух, лаял на луну
и на свою тень и был самым отчаянным трусом в
деревне; ночью всё просился в горницу и во сне тоненько
полаивал — бредил. Кошка Машка думала,
что весь дом и все в нём люди и звери и всё молоко
на свете и всё мясо — всё для неё одной заведено.
Оттого она очень обижалась, если, бывало, дед её
стукнет около молочника ложкой по голове или
баба оплеснёт водой.
Скворец Василий Иванович жил над окном, в открытой
клетке; он ходил на полной свободе по всему
дому, и все уважали его за ум и за образование.
Очень искусно Василий Иванович истреблял тараканов
и весьма похоже передразнивал; как дед ножик
точит, как баба цыплят с крыльца сзывает, как Машка
мурлычет.
Как только дед с бабой за стол сядут, скворец
уже на столе. Бегает, вертится, попрошайничает:
«Ч-что же это такое, с-скво-ру-шку-то поз-забы-
ли?» А если и это не помогает — он прыг деду на
голову да в лысину-то его — долб! Дед взмахнёт
рукой, а Василий Иванович уже над окном и верещит
оттуда: «Что же такое за штуки? Что же это
такое?»
Так-то вот они и жили в великом согласии. Раз
зимой легли они спать. А на дворе была вьюга. Вдруг
баба повернулась на бок и говорит;
— Дед, а дед, как будто у нас около калитки кто-
то кричит... Жалобно так...
— А ты спи знай, — отвечает старик. — Я только
что второй сон начал видеть. Никто там не кричит.
Ветер воет.
Помолчали-помолчали. Опять баба беспокоится.
— Да я же тебе говорю, встань ты, старый трутень!
Ясно я слышу, что это ребёночек кричит... Мне
ли не знать?
Тут все звери проснулись.
Машка сказала:
— Это не моё дело. Если бы молоко или мышь,
тогда так... А понапрасну я себя беспокоить не согласна...
Вспрыгнула на печку и завела песню,
Патрашка потянулся передними лапами, потом
задними и сказал:
— Беф! Что это за безобразие. Уснуть не дают!..
Беф, беф! Целый день трудишься, покою не знаешь,
а тут ещё ночью тревожат. Беф!
Покрутился, покрутился вокруг собственного хвоста
и лёг калачиком.
На дворе что-то опять запищало. Даже и дед
услышал.
— А ведь это ты верно, баба, не то ягнёнок, не то
ребёнок. Пойтить, что ли, посмотреть?
Спустил ноги с лежанки, всунул их в валенки,
снял с гвоздя тулуп и пошёл на двор.
Приходит.
— Старуха, зажги-ка огонь. Погляди, кого нам
бог послал.
Баба зажигает, а сама торопится:
— Кого? Кого? Мальчика? Девочку?
— Совсем наоборот, не ребёночек, а козя. Да ты
посмотри, какая прехорошенькая.
Вынул из-за пазухи, подаёт бабе. Та разахалась:
— Ах, ах, ах, что за козя! Что за козюля удивительная!
Настоящая ангорская.
А козя вся дрожит: на ножках и на брюшке у неё
снег обледенел комьями, хвостиком вертит и прежалостно
плачет:
— Бе-е-е... Молочка бы мне-е-е!..
Дед своей старухи боялся и знал, что она скуповата.
Однако осмелился, прокашлялся:
— Ей бы, старуха, молочка бы? А?
А старуха и рада:
— Верно, верно, старик. Я сейчас.
Налила молочка в блюдце. Но козя была совсем
мала и глупа: ничего не понимает, только ногами в
блюдечко лезет и всё блеет.
Тут старик догадался:
— Подожди-ка, я ей соску сооружу.
Налил молока в аптекарский пузырёк, обвязал
сверху тряпкой, колпачком, и сунул козе в рот... Уж
так-то она принялась сосать. Аж вся трясётся и копытцем
по полу стучит.
Кошка Машка говорит:
— Здрасте! Моё молоко и вдруг каким-то бродягам.
А Патрашка сказал:
— Совсем с ума спятили наши дед да баба.
И полез под кровать.
Василий Иванович проснулся, когда зажгли свечку,
и заскрипел что-то спросонья. Но увидал, что рядом
на стене ползёт таракан. Тюк! И нет таракана.
А козя выдудила пузырёк, ещё требует. Дали