— Я уже позвала сестру, сейчас она подойдёт, немножечко терпения. — и нервно ходит по камере взад-вперед: — Ну где эта бритоголовая? Успокойся, Мачедо́! Сейчас придёт сестра и сделает тебе укол.
— Но я больше не могу. Когда уже притащится эта швабра? В этот раз я точно сдохну… я не хочу умереть в тюрьме!
Надзирательница с усмешкой смотрит на меня и произносит.
— Ты права, малышка… знаешь, что я сейчас сделаю: я тебе открою решётку, вызову такси и ты отправишься домой, заберёшся под одеяло… и, может быть, тогда дома тебе станет легче. Что скажешь, так и поступим?
Я, воспрянув духом и не уловив в этих словах иронии, отвечаю, что счастлива такому выбору, но надзирательница вдруг приходит в бешенство и кричит, как умалишённая:
— Эй, милочка, ты совсем глупая, что ли? Я вызываю такси, которое везёт тебя домой, и оставляю тебя умирать в твоей постели… да ты за кого меня принимаешь?! За папу римского или президента республики? Мачедония, ты сегодня утром проснулась с мыслью свести меня с ума? Сестра-а-а… Сестра! Идите сделайте уже укол этой истеричке, прежде чем она умрёт естественной смертью. Матушка-а-а, матушка Валентина-а-а!
— Валентина? Что ещё за матушка Валентина? Мне уколы делает только сестра Матильда! Я не дам себя уколоть, если…
Надзирательница перебивает меня, разозлившись не на шутку, и выплёскивает всю свою накопившуюся злобу:
— Сестры Maтильды больше нет… её перевели, а если ты не дашь сделать себе укол, то истечёшь кровью и умрёшь в ужасных муках. Хотя на земле женщин и так уже слишком много, одной больше, одной меньше — никто и не заметит, в особенности такую, как ты.
Несмотря на невыносимую боль, я начинаю грубо препираться с тюремщицей, из уст моих срываются всевозможные крики и ругательства. И пока мы нападаем друг на друга, как два озлобленных добермана, входит маленькая женщина в монашеском одеянии, одна из тех, что состоят в Красном Кресте. Наши взгляды встречаются в напряжении, и я чувствую, как будто бы эти четыре стены существуют отдельно от остального мира, как будто бы я нe здесь, а на лугу, на поляне, в лесу.
Женщина смотрит на меня с любопытством и немного с удивлением, а я ловлю себя на мысли, что очень давно не видела женского тела.
Валентина, встреча с жизнью
Когда я зашла в ту камеру, мне показалось, будто время остановилось, я видела эту женщину первый раз, но все мои чувства пришли в смятение в ушах стоял странный гул. Что со мной творилось? Кто эта пропащая душа, что смотрела на меня с вожделением? Чего хотела от меня, незнакомки? Но голос надсмотрщицы прервал эту волшебную сцену:
— Эй, чего вы застыли? Язык, что ли, проглотили? Совсем ошалели?
Я была смущена, попросила девушку встать поудобнее и сделала инъекцию. Мачедония похвалила меня за то, что она совсем не почувствовала укола, а я ответила, что теперь ей придётся привыкнуть к моей руке, поскольку сестра Матильда отошла в лучший мир. Матильда умерла, но я никогда не произнесла бы этих слов, если бы знала, как воспримет их Мачедония. Девушка вдруг принялась плакать и впала в такое отчаяние, что пришлось вмешаться надзирательнице:
— Матерь Божья, сестра Валентина, ну почему бы вам не заняться своими делами? — надзирательница погладила Мачедонию по голове и, пытаясь утешить, сказала:
— Ну, ну, Мачедо́, эта Валентина — профессиональная медсестра, вот увидишь, тебе будет хорошо с ней…
Но Мачедония не унималась и продолжала свой жалобный плач:
— Я не смогу жить без сестры Матильды. Я потеряла мамочку, я потеряла сестрёнку, я потеряла подружку, я потеряла жизнь мою.
Внезапно тюремщица отстранилась от Мачедонии и злобно отрезала:
— Нет, ты потеряла голову! Сестра, не смотрите на её крокодиловы слёзы, она до смерти презирала сестру Матильду.
— Да, это правда… — ответила девушка, — я презирала её, но она так хорошо делала уколы…
Надсмотрщица с насмешкой посмотрела на Мачедонию, а потом обратилась ко мне, перейдя на ты:
— Ну ты поняла, Валентина, почему Мачедония плачет?
Я почувствовала себя обиженной и оскорблённой таким бесцеремонным поведением надзирательницы, которая тыкала мне без моего позволения, и вышла в смятении, не попрощавшись.
Мачедония и…
Сестра вышла, не попрощавшись с нами, но я поняла, что она разнервничалась, из-за того что тюремщица фамильярничала с ней, и тогда я сказала:
— Начальница, вы что-то слишком разоткровенничались с сестрой, вы видели, как она посмотрела?
Надзирательница взглянула на меня и со злобной иронией в голосе произнесла: