Вот же нашел интересную версию.
— Ага, ага, — сказал Эрленд, — может быть.
— Хладнокровный нам типчик попался, — продолжил Сигурд Оли. — Это ж надо придумать, сначала укокошить старика, а потом присесть за письменный стол и как ни в чем не бывало написать записочку. По-моему, тут нужны стальные нервы. Если хотите знать, на мой взгляд, на такое способны только самые отъявленные подонки.
— Во всяком случае, убийца был человек бесстрашный, — сказала Элинборг.
— Или псих с мессианским комплексом, — усмехнулся Эрленд, наклонился к трупу и взял в руки записку.
Да-да, мессианский комплекс, да еще какой, подумал он, молча разглядывая таинственные три слова.
2
Эрленд вернулся домой к десяти вечера, поставил разогревать готовый обед в микроволновую печь. Тарелка крутилась за стеклом, Эрленд стоял и смотрел на нее. Зрелище интереснее любого телевизора. Снаружи воют осенние ветра. Ливень и тьма, больше ничего.
Что это за люди, думал Эрленд, которые оставляют записки и потом пропадают. Попади он сам в такую ситуацию, что бы он написал? К кому бы он стал обращаться? Эрленд подумал о своей дочери, Еве Линд. Она наркоманка, значит, хотела бы прочесть в папиной записке, оставил ли он ей денег. В последнее время она только про деньги его и спрашивает. То же и его сын, Синдри Снай, только что вышел из клиники для наркоманов, в третий раз. Вот на него бы Эрленду трех слов хватило: «Хиросима — больше никогда!»
Микроволновка трижды пропищала, Эрленд улыбнулся. Другое дело, что исчезать я никуда не собираюсь.
Эрленд и Сигурд Оли успели допросить соседа убитого, который и нашел труп. Его жена вернулась с работы и говорила только о том, что нужно забрать сыновей из дома и отвезти к матери. Сосед представился Олавом и рассказал, что и он сам и все его домашние, жена и два сына, каждый день уходят из дому в восемь утра и возвращаются не раньше четырех вечера. Детей из школы забирает Олав. Уходя из дому в тот день, они не заметили ничего необычного. Дверь в квартиру в подвале была закрыта, ночью они не слышали никаких звуков. С соседом общались редко. По большому счету, он им чужой, хотя они и прожили вместе в одном доме много лет.
Патологоанатомам еще только предстояло определить точное время смерти, но Эрленд предполагал, что это случилось около полудня. Самое оживленное время дня, как говорится. Откуда у людей время на убийства в наши дни, подумал он.
Газетам полиция сообщила лишь, что вчера в собственной квартире на Северном болоте был найден мертвым мужчина по имени Хольберг, около семидесяти лет, и, вероятно, речь идет об убийстве. Заметка просила любого, кто наблюдал что бы то ни было подозрительное в районе, где жил Хольберг, за последние двадцать четыре часа, сообщить об этом властям.
Эрленду недавно исполнилось пятьдесят. Двое детей, много лет как разведен. Имена детей он терпеть не мог, но старался этого не показывать. Это все бывшая жена, с которой он не разговаривал уже лет двадцать, ей-то казалось, что имена веселые. Развод прошел болезненно, в результате Эрленд более или менее утратил связь с детьми. Они нашли его сами, когда выросли, и он был рад их видеть. Чему он был не рад, это тому, в кого они выросли. Особенно его печалила судьба Евы Линд. У Синдри Сная жизнь была ненамного лучше, чем у сестры, разве только чуть-чуть.
Эрленд вынул тарелку из микроволновки и сел за стол. Кроме кухни в квартире были еще две комнаты, заваленные книгами. На стенах старые семейные фотографии — его родственников из Восточных фьордов, где он вырос. Ни одной фотографии ни его самого, ни детей. В углу старый, видавший виды телевизор «Нордменде», перед ним — просиженное кресло. Эрленд не очень любил убирать, но держал квартиру в относительном порядке.
Что это я такое ем? Впрочем, не важно.
На упаковке написано что-то про «восточные деликатесы», внутри оказалось что-то с тестом, на вкус — как прокисший суп.
Эрленд отодвинул тарелку. Интересно, у меня еще остался ржаной хлеб, купил тут на днях. А еще вроде был паштет из ягненка.
Тут в дверь позвонили.
Ева Линд решила, как она говорит, «заджампануться» к папочке. Эрленд терпеть не мог эти ее словечки и вообще ее манеру разговаривать.
— Привет, старые яйца, как дела? — сказала она, проскользнув в комнату и плюхнувшись на диван.
Воистину «старые яйца».
— Эй-эй! — ответил Эрленд, закрывая дверь. — Ты это брось, так говорить со мной.
— Ты же говорил, что мне нужно работать над речью, быть изобретательнее! — сказала Ева.