По движениям ушей, ничего не говорящим постороннему взгляду, Васюта понял, что пес взял след, и едва слышно шепнул:
– Хорошо, хорошо!
Он не торопил. Нервозность, как известно, к хорошему не приведет. Михаил усвоил это еще на дальневосточной границе.
Низко опустив остроухую голову, Буян потянул к молоденьким сосенкам. Подвижные глянцевито-черные ноздри чутко улавливали аромат смолистых иголок, лесной травы… Но вел своеобразный человеческий запах, неповторимый, очень индивидуальный, который не спутаешь ни с каким другим.
Полковник Тимофеев высказал мнение, что преступник где-то отсидится, не отважится показаться днем у железнодорожной станции. Но это лишь одна из версий. А вдруг подкараулит поезд где-нибудь на подъеме или на выходных стрелках да вскочит на ходу? Тогда ищи ветра в поле.
…Тропа, петляя среди зарослей вереска, выбежала на открытое место, снова втянулась в лес и пошла параллельно железнодорожному полотну. Запахло мазутом, шлаком.
За рощицей протяжно, немного печально закричал локомотив, и вскоре со стуком и грохотом пролетел тяжелый товарный поезд.
Васюта проводил глазами состав и, придержав овчарку, прислонился плечом к молоденькому дубку. Снял фуражку, вытер платком вспотевшее лицо.
«Но где же Ременюк?» – озабоченно подумал он. Стараясь скрыть нетерпение, сорвал узорчатый дубовый листок и растер его между пальцами. Нет, больше ждать нельзя!
На пересечении просек, у невысокого межевого столба, по стесанной верхушке которого деловито сновали муравьи, он начертил сучком на земле жирную стрелу. Увидит капитан – догадается. А теперь – вперед. Ни минуты промедления.
Навстречу, опираясь на палку, ковылял худощавый старик с небольшой рыжеватой бородкой. Несмотря на теплынь на нем суконное полупальто. Часто моргая выцветшими глазами, он с любопытством уставился на крупную, смахивающую на матерого волка, серую собаку. Переложил посох в левую руку и поздоровался, приподняв заячью шапку над гладкой, как колено, головой.
Внимательно выслушав старшину, пожевал тонкими бледными губами, неторопливо ответил;
– Неподалеку, за переездом, девчонка корову пасет… Еще ейную мамашу встретил, а больше никого. Чего нет, того нет, выдумывать не стану…
Словно смазанные маслом, матово поблескивали рельсы. Дальше – свежевыкрашенная сторожевая будка у переезда. Устремленный в небо полосатый шлагбаум, оповестительные щиты, входной семафор… Полустанок.
На душе у Васюты тревога. Неужели уехал?
Путь преградила застоявшаяся в низинке лужа. Буян повел в редкий ельник… Позади остался завал сухостоя, поваленная буреломом вековая сосна с прямым голым стволом. Во все стороны растопырились узловатые корни, напоминающие щупальца какого-то морского чудовища.
«Ну и глухомань!» – подумал Михаил и снова провел извилистую стрелку на влажной земле.
3.
В семье профессора Сухоставского обожали иностранные «красивые» имена. Дочь (она умерла от жесточайшего воспаления легких) нарекли Жанеттой. А когда появился мальчик, опять захотелось придумать что-то необычное. Долго судили да рядили: то ли Рудольфом назвать сына, то ли Леонардом или… Остановились на Ромуальде.
Вскоре погибла мать: утонула. Отец вечно в разъездах. Пожилую глуховатую домработницу Ромуальд ни во что не ставил, пользуясь, по существу, неограниченной свободой.
Приезжая, папаша обычно пропускал мимо ушей жалобы на непутевого мальчишку. И когда старуха очень донимала его своим брюзжанием, Кирилл Дмитриевич, обняв ее за худенькие плечи, добродушно улыбался:
– Ну что ты, Дорофеевна, хочешь от него? Кто не был молод, тот не был глуп. Угодил парень мячом в окошко, подрался с кем-то, рубашку изорвал… Да велика ли в том беда?.. Искалечил, говоришь, кота из рогатки? Вот это уж весьма даже нехорошо, просто никуда не годится… Обещаю поговорить с ним самым серьезным образом. Не простительная жестокость… А что, Дорофеевна, если это не он? – тут же спрашивал со скрытой надеждой, заглядывая старухе в глаза. – Разобраться надо. Необоснованным обвинением легко травмировать ребенка.