Она ушла.
И вдруг мне показалось мое поведение чудовищным. Ведь я никогда — нет, никогда не обсуждал планов на будущее со своей красивой подругой.
Я вел себя непростительно, как эгоист, думая, что так может продолжаться вечно. Я бессознательно решил, что она любит меня так же сильно, как и я ее, и мне не приходило в голову, что наши легкие свободные отношения могут измениться, могут возникнуть проблемы, которые надо будет решать.
При первой же встрече я сказал Алис, что понял, как неправильно я себя вел, извинился и попросил ее стать моей женой.
— Ты болен, — во второй раз сказала она. — Разве это не счастье быть свободным, не связанным со мной или другой женщиной? Что касается меня, то я не собираюсь связывать себя ни с кем. Что может быть лучше свободы!
Итак, я ошибся. Алис не волновал характер наших отношений, несмотря на то, что они компрометировали ее.
Напрасно или нет, но я передал этот разговор миссис Хойет. Несомненно, мне хотелось оправдать себя немного в ее глазах, чтобы не выглядеть бессовестным соблазнителем.
— Я была бы счастлива видеть вас своим зятем, — ответила она спокойно, — хотя… вам лучше пренебречь моим мнением.
Затем, отбросив этот мягкий тон, она добавила:
— Вы зря теряете время. Моя дочь не любит мужчин. Нет, — сказала она, подняв руку, как бы отмахиваясь от жутких подозрений, — нет, я не это имею в виду. Моя дочь никого не любит. Она любит вещи.
Миссис Хойет снова сделала ударение на слове «вещи». Она сказала это таким выразительным тоном, с каким обычно произносят слова: честь, свобода, долг.
Итак, истина заключалась в том, что она никого не любила, она любила только вещи. Это означало, что ее собственная мать понимала, что ничего не значит для дочери. А уж я-то тем более, или, по крайней мере, начинал что-то значить только тогда, когда этой единственной в своем роде девушкой овладевало желание приобрести какую-то вещь, будь то кроваво-красный рубин или розовый турмалин, вкрапленный в кристалл.
Я плохо спал этой ночью. Мне казалось, что я вообще не спал. Всю жизнь я мечтал найти женщину-лидера, которая любила бы меня за то, что я подчинялся ей. А вышло так, что эта женщина только пользовалась мной. Как это унизительно!
Я был уверен, что любим женщиной, а на самом деле получалось, что я любил сирену. А она пользовалась мной для приобретения понравившихся ей вещей.
Джоуз замолчал. Он достал платок и вытер лоб. Воспоминания о прошлом разволновали его, отнимали силы. Мне хотелось помочь ему.
— Вы утомлены, — сказал я ему, — и это моя вина. Может быть, лучше прийти завтра? Мы начнем с того места, на котором остановились сегодня.
— Невозможно, — ответил он, — сколько раз я мысленно переживал все эти события, которые привели меня сюда. Если вы уйдете, я все равно буду продолжать рассказывать, но уже один в этой тюремной камере, как я уже делал это тысячу раз и больше. И если вы придете завтра, я начну с самого начала, чтобы сохранить точную последовательность событий. Нет, пожалуйста, я прошу вас дослушать до конца.
Его волнение испугало меня, но настойчивость просьбы убедила меня в том, что, если я останусь, я нанесу ему меньше вреда.
— Я внимательно слушаю вас, — ответил я.
Казалось, Джоуз Ф. приободрился при этих словах и продолжал более спокойно.
— На следующий день мне в голову пришла утешительная мысль. Я был молод, свободен, я был богат. И я мог позволить себе роскошь иметь необъяснимую подругу. Я мог удовлетворять ее желания и зарабатывать ее улыбки. Словом, я мог дать ей все, что она хотела, а взамен получать ласки, которые высоко ценил.
Я надеялся, что из этого что-то получится, но на самом деле я был повержен безусловно, абсолютно побежден.
Алис, должно быть, поняла, что я сдался на ее милость, так как она тотчас сделала шаг к сближению. Она старалась быть веселой, заставляя забыть меня о том, что между нами появилась какая-то натянутость. Фактически же она хотела только укрепить свое влияние.
Ее «капризы», как их называла миссис Хойет, не были обременительными. Иногда это было катание на лодке при лунном свете или покупка редких цветов, более странных, нежели красивых. Я хорошо помню тот день, когда мы, бесцельно гуляя, снова попали в тот магазин. Не желая того, я снова вспомнил танго, себя, послушного кавалера, и мою партнершу, которая незаметно вела меня подальше от того места, где сидела ее мать.
Мы шли по лабиринту узких улочек без особого интереса, разговаривая то об одном, то о другом, и вдруг наткнулись на цветочный рынок.