— Ты, кажется, трешься о меня.
Видя, что это слишком хорошая возможность, я ответила.
— О, мистер Синклер, я, конечно же, могу потереться о вас…
— Мы закончили, — сказал Гарри, прервав меня, и отошел. Но он улыбался. Той чертовски широкой, ошеломляющей улыбкой, которую продемонстрировал мне в больнице, и которая вот-вот заставит меня снова рухнуть от того удара, который она нанесла моему сердцу. — Ты неисправима.
— Продолжай говорить. Но ты подстроил все это. У меня не было другого выбора, кроме как принять удар.
Гарри выбросил обезглавленные цветы в мусорный бак возле своей машины. Я догнала его. И грустно вздохнула, посмотрев на погибшие цветы.
— Что у вас за проблема, благородный Генри, с обезглавливанием?
— Похоже, это английский обряд посвящения. — Он открыл для меня дверь со стороны пассажира. Когда я проходила мимо, он сказал. — Хотя на этот раз, я думаю, мы можем возложить вину на тебя и твое странное упорство в том, что ты не являешься ночной бабочкой.
Гарри захлопнул дверь, и я застыла на месте, когда он обогнул капот машины. Он был одет в темные джинсы, белую рубашку и серый блейзер. Как всегда, две верхние пуговицы были расстегнуты, а в кармане горделиво лежал носовой платок, теперь уже помятый. Этот был фиолетовым. Его темно-каштановые волосы спадали мягкими и непринужденными волнами.
Он был прекрасен.
Гарри нырнул в машину.
— Извини за пиджак и цветы, — сказала я. — Они не первые жертвы моей неуклюжести. И я уверена, что не последние.
— Не проблема, — сказал он. Затем продолжил. — Хорошо провела выходные?
Кровь отхлынула от моего лица. Ну, спасибо, Гарри. Прошлой ночью со мной делали такие вещи с помощью средств для стирки, от которых, честно говоря, побледнели бы твои отбеленные простыни.
— Все было обычно, — сказала я, снова произнося слова с английским акцентом. И поморщилась, недоумевая, какого черта я вообще открыла рот. Это были нервы, поняла я. Раньше, когда я была рядом с Гарри, мне было абсолютно все равно, как он меня воспринимал. Теперь все изменилось.
— Фейт, я должен сказать тебе кое-что, что может быть неприятно, — сказал он с серьезностью, сквозившей в каждом слове.
— Что именно? — я положила свою руку на его, которая лежала на его колене. От моего прикосновения он сморщил нос.
Прочистив горло, он перевел взгляд с дороги на меня и сказал.
— У тебя самый ужасный английский акцент, который я когда-либо слышал в своей жизни.
По мере того, как его слова проникали в мой помешанный мозг, я, наконец, открыла рот и закричала.
— Гарри! Ах ты, член! Я подумала, что что-то действительно не так!
— Так и было, — сказал он прямо. — Твой ужасный акцент. Ты хоть понимаешь, что Шекспир и Чосер восстают из могил, зажав уши руками, крайне оскорбленные этой жалкой попыткой изобразить, возможно, лучший акцент в мире?
— Лучший в мире? — спросила я, задохнувшись от смеха. — Черта с два! Самый лучший акцент в мире не произносил бы «зебра» так смешно.
— Мы говорим это правильно, — сказал Гарри. Почему он так спокойно спорил? Даже не повышал голос. Кто, черт возьми, так спорит?
— Ну, даже не начинай мне рассказывать, как вы все говорите «алюминий».
— А, вы имеете в виду, как положено? Мы чемпионы по использованию гласных, это тебя так обидело?
— Травы, — ответила я.
— Начинаются с прописной Т.
— Ваза, — сказала я самодовольно.
— Ваза. Гарри произнес это как «ваРза». — Предмет, который мы могли бы использовать, если бы ты не уничтожила розы, которые должны были в ней стоять.
— Баклажан.
— Синий.
— Цуккини.
— Кабачок.
Гарри ухмыльнулся, посмотрев на меня с видом кота, которому достались сливки. Ну, засранец, не при мне!
— Ну, «fanny» — это твоя задница, а не киска. Что ты на это скажешь?
— Киска, дорогая Фейт, — сказал Гарри, как всегда снисходительно, — это кошка. А не дамский сад.
Вот и все. Это было то, что сломило меня. Я разразилась хохотом, слезы хлынули из глаз.
— Дамский сад? Что это, черт возьми, такое?! — когда машина остановилась, я поняла, что моя рука все еще лежала на его колене. Когда я рассмеялась, Гарри сжал ее сильнее. — Это буквально самое ужасное сленговое выражение, которое я когда-либо слышала. — Я сморщила нос. — Все, что я вижу в своей голове, — это миниатюрный садовник в соломенной шляпе, косящий вверх и вниз волосатый газон. Это не тот образ, который должен быть у человека в голове в воскресный день.
Когда смех утих, мое внимание было приковано к моей руке на его руке. Рука Гарри перевернулась, и его пальцы теперь переплетались с моими. Я вытерла глаза, и тут в машине внезапно стало тихо.