– Очень красивая! – подтвердил Хуан догадку Влада Гордина.
– Коньяк будешь? – спросил Влад. – За знакомство? У меня в чемодане есть.
– Нельзя, – сказал Хуан. – Я таблетки сегодня пил. Если ты, например, пьешь сначала паск, а потом пьешь коньяк, у тебя все лицо будет красное. Врач поймает, будет ругаться.
Владу неловко было спрашивать Хуана, что произойдет с его кофейной физиономией, если он хлебнет коньяка за знакомство.
– Ну ладно, – сказал Влад. – Тогда я пойду немного пройдусь, что ли…
«Солнце – враг!» – этот дикий, на первый взгляд, лозунг можно было бы вывесить при входе в санаторий, над воротами. Над воротами вообще-то принято что-нибудь вывешивать и прикреплять, например, «Труд освобождает», или «Каждому свое», или «Кто тут не работает, тот не ест» – как на ЦК КПСС, на Старой площади. А здесь было бы: «Солнце – враг!», и есть над чем задуматься.
Собственно говоря, про солнце ничего не было занесено в режимный указатель, но «запрет на солнце» действовал вовсю: туберкулезник должен был бежать от солнца, как от адского огня. Тень – вот область наибольшего благоприятствования для больного ТБЦ. Солнечные лучи, эти золотые стрелы жизни и расцвета для всего сущего на Земле, впиваются в пораженные палочкой Коха легкие и делают там губительную работу. Мир, таким образом, поделен на светолюбивых и других – людей тени, ничем по виду не отличимых и непримечательных, для которых солнечное золото оборачивается ядом, пулей, зазубренным обрубком осколочной гранаты. И эта особенность – как бы тайна отверженных, страшная и порочная тайна, объединяющая чахоточных в разноплеменное братство – на теневых сторонах городских улиц, за стенами санаториев и больниц.
Подобными братствами полон мир. Зря и некстати большевики делят его всухую на два пласта и прослойку: рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция между ними. А где нетрудовая интеллигенция? Не всех же еще пересажали в лагеря. И кого волнует одичавший крестьянин с его сохой? Где масоны? Где цыгане, в конце концов? Отнести их к рабочим, крестьянам или интеллигенции никак невозможно. Люди душевно объединяются по представлениям о мире, по общим странностям, по несчастьям, наконец. Те же ваххабиты или, к примеру, нудисты куда более тепло спаяны и объединены, чем пролетарии всех стран.
Люди тени под знаком беды сплочены потесней нудистов или масонов и лишь в своем кругу чувствуют себя неуязвимо.
Через всякое людское поселение, будь то Москва, Кривой Рог или село Серые Волки, пролегает свой «Бродвей» – главная дорога для пустопорожних прогулок населения: то, что называется «себя показать и на людей поглядеть». А чего на них глядеть? Зачем, казалось бы? Но гуляют с охотой…
По главной прогулочной аллее парка, тесно засаженной по обочинам поджарыми кипарисами вперемежку с рослыми тополями, мужчины и женщины прогуливались. Многие шли рука об руку, обмениваясь со встречными ничего не значащими репликами – так хорошо знакомые друг другу люди, вынужденные по той или иной причине безвыходно жить гурьбой на пятачке наигранно оживляются и вспыхивают фальшивым огнем, изо дня в день сталкиваясь лицом к лицу. Впрочем, такое случается и не на пятачке, а на широком пространстве. И не в тени, а на солнце. И не на Кавказе, а хоть бы и на противоположной стороне Земли. И вовсе не обязательно быть для этого чехом.
– Вот новичок! – определил, выхватив взглядом Влада Гордина из толпы, Семен Быковский, московский художник. – Идите к нам! – Освобождая место на скамейке, он придвинулся к рыжей девушке с тонкими розовыми губами, в вязаной кофте, накинутой на синий в горох сарафан.
Влад шагнул к скамейке.
– Вы чех? – дружелюбно спросил Семен.
– Нет, – сказал Влад Гордин, садясь. – Я, вообще-то, еврей.
Семен Быковский и рыжая девушка приятно засмеялись, как славному, но давно им известному анекдоту с бородой.
– «Чех», – объяснил Семен, – происходит от слова «чахотка», а не от «Чехия». Вы чех, я чех, Эмма, – указал он на рыжую, – тоже чех. Или, если хотите, чешка. Как вам больше нравится.
– Тогда я чех, – согласился Влад.
– Или тубик, – добавил Семен Быковский. – Так тоже можно.
– Нет, лучше чех, – решил Влад. – Не так противно.
– Дело вкуса, – сказала Эмма. – Но вы, пожалуй, правы… Это вас поселили в наш корпус?
Новости здесь разносились быстро, как в семье.
– Меня, – кивнул Влад. – К кубинцу подселили.
– А у вас что? – спросил Семен, и Влад сообразил: новый знакомец спрашивает, что у него, Влада, в легких: дырки? затемнения? справа или же слева? Как видно, с этим вопросом тут у них тянуть было не принято, его задают первым. Не как тебя зовут или из какого ты города, а «каверны? сколько?». То негр приставал, теперь этот. Вот скотина.