С утра по городу разнёсся слух, что Первый Инка убит(Томас не выходил, но приоткрыв дверь для проветривания, мог слушать разговоры на эту тему на площади). Хотя появление Первого Инки развеяло эти слухи, нервишки у брата Томаса пошаливали. Он даже закрыл дверь на засов, как будто это могло защитить от страшных людей людей Инти, вздумай они и в самом деле вломиться, схватить его и привязать нагого к вертелу. Инти... кажется, вчера он видел этого кровавого человека живьём. Да, вельможа, стоявший рядом с Первым Инкой, был явно он. До того брат Томас видел в книге его портрет и немало читал о его страшных деяниях. О нём говорили, что он так ненавидел христиан, что ещё в дни своей юности однажды в Мексике ворвался с воинами на пир, где мирно беседовали христиане, и убил их всех, в том числе и нескольких священников. Говорили, что он обесчестил сотни женщин, жён и дочерей своих врагов, и что головы казнённых врагов он хранит у себя в меду. Говорили и ещё множество не менее жутких вещей.
Раздался стук в дверь, и брат Томас уронил в котёл ложку, которой помешивал кашу. Конечно, страх за свою жизнь -- это недостойно христианина, но брат Томас не был святым, и совладал с ним не сразу. Открыв дверь он обнаружил там только одного воина, лицо которого было закрыто шлемом. Очевидно, ужас был написан у Томаса на лице, потому что воин сказал:
-- Не бойся меня, чужестранец. Я не собираюсь причинять тебе никакого зла. Я лишь хотел поговорить с тобой, ибо сегодня вечером я должен буду уехать из города, и больше едва ли тебя увижу.
Страх тут же отпустил брата Томаса.
-- Заходи, добрый человек и сними свой шлем. Как зовут тебя?
-- Саири, -- ответил незнакомец, заходя, -- но лучше я буду разговаривать с тобой в шлеме. Видишь ли, я воин и так случилось... однажды на нас напали, когда я был без шлема, и теперь я обречён ходить в шлеме всю оставшуюся жизнь, ибо для непривычного человека мой вид крайне неприятен, и даже моих домашних он порой смущает, а на улице я появляюсь только в шлеме.
-- Жестоко обошлась судьба с тобой, Саири, -- сказал брат Томас, -- а в юности, наверное, ты был красив и нравился женщинам?
-- Было дело.
-- Увы, судьба порой отнимает у то, чем мы дорожим больше всего, и лишившись своих сокровищ, мы порой встаём перед горьким вопросом -- как теперь жить без них?
-- Ну, самое главное наше сокровище мы тогда не потеряли -- наш государь остался жив.
-- Прости, но я не понимаю этого. Разве вашего правителя можно назвать сокровищем? Неужели для тебя его жизнь важнее, чем случившееся с тобой несчастье?
-- Да, его жизнь для меня важнее, чем моя собственная. Иные, чтобы спасти его, жертвовали и этим.
-- Значит, ты получил свои увечья, спасая его от врагов?
-- Ты угадал, чужестранец. И я пришёл спросить тебя: за что вы, христиане, его так ненавидите?
-- Прежде ответь мне, почему ты его так любишь. Только потому что он щедр с вами, своими воинами? Но все государи щедры к своим телохранителям, ибо дорожат своей жизнью.
-- Ну я простой человек и не умею говорить красно, но только он очень хороший государь. В его правление наша страна процветает. А если его убьют, то нашу страну ждут большие беды, может даже начаться война. Я очень боюсь этого.
-- Однако ты воин, отчего же ты боишься войны? Разве война -- не твоё призвание?
-- Я обучен сражаться, но это не значит, что мне нравится, когда льётся кровь. А долгом воина у нас считается защита мира.
-- Значит не просто так ты воин, любишь мир больше войны, но у вас воину любить мир даже положено? -- с изумлением спросил брат Томас.
-- Да, это так. Пойми, все мы очень любим нашу землю. Ты, чужестранец, не видел её и оттого не знаешь, как она прекрасна. Ты не видел её поля, на которых вызревает урожай, возделанный трудолюбивыми руками крестьян, ты не видел её города и селения, где везде всё чисто и ухожено, и везде люди радуются своему счастью, выращенному и выкованному своими руками. А если придёт враг, то наши поля будут потоптаны или даже сожжены, наши города и селения будут разорены, а люди будут лежать убитые... есть ли что-нибудь печальней картины разорённого города, где бесчинствует враг?