В руинах Кито, Руминьяви мёрв,
В боях погибли лучшие из воинов!
Придётся заключить позорный мир!
Вытирает слезу.
Манко:
Ну хорошо, готов идти я с вами!
Готов идти в заложники к испанцам
Пред ними заступаясь за народ.
Первый старейшина:
Вот хорошо, хозяйство-то в руинах,
С тобой, глядишь, подымется страна!
Второй старейшина мрачно качает головой, не разделяя оптимизма собрата.
Манко и старейшины уходят со сцены, занавес.
Первое действие.
На сцене идут последние приготовления к церемонии коронации. Верховный амаута держит в руках уже заготовленное алое льяуту с золотыми кистями. За стол, за которым должен пировать новоиспечённый Первый Инка, уже усажены мумии правителей, служители расставляют последние блюда. За всей этой суетой наблюдают испанцы, смотрят на неё свысока и обсуждают.
Диего де Альмагро Старший:
Диковинный у сей страны обычай
Живой обязан с мёртвым пировать!
Франсиско Писарро:
Да и живой одной ногой покойник,
Не думаю, что долго проживёт.
Диего де Альмагро Старший:
Тебе не жалко этого мальчишку?
Пока он смирен, лучше пусть живёт.
Франсиско Писарро:
Да у тебя взялась откуда жалость?
Ты вроде бы на бабу не похож!
Диего де Альмагро Старший:
Франсиско, с той проклятой казни,
Никак меня тревога не покинет,
Кто ведает грядущее? Проклятье
Способно наши дни укоротить,
Так что быть может этот мальчик
Переживёт ещё и нас с тобою.
В этот момент на сцену выводят Манко и подводят его к главному амаута. Манко почтительно становится перед ним на колени.
Главный амаута:
Клянёшься ли ты быть достойным предков,
Клянёшься ли, как дед, отец, и прадед --
Державу укреплять, ввести к победам,
Достойно продолжать дела отцов,
Чтобы с ними рядом сесть?
Клянёшься ль жить заботой о народе,
Чтоб не было бы нищих и голодных?
Манко:
Клянусь!
На голову ему надевают льяуту. После чего его подводят к испанцам.
Франсиско Писарро:
Клянёшься ль быть покорным нашей власти
И свято соблюдать наш договор?
Манко(с тоской в голосе):
Клянусь!
После чего его сажают пировать наедине с мумиями. Все остальные, и тавантисуйцы и испанцы, уходят со сцены.
Манко некоторое время ест и пьёт молча, но постепенно выпитое развязывает ему язык, и он начинает говорить сначала потихоньку, а потом всё громче и громче.
Манко:
Сегодня сам себя я опозорил
Не просто ложью, клятвопреступленьем,
И все ведь понимали, что я лгу!
Противоречат клятвы ведь друг другу!
Но всё прошло, как будто так и надо...
(касается своей головы, украшенной льяуту)
Мне золотые кисти как насмешка,
Вдвойне насмешка -- данное мне имя!
Когда бы ведал сын Луны и Солнца,
Как опозорится его потомок,
Едва ли он спустился бы с небес,
И государство наше основал бы!
Отпивает ещё, встаёт и подходит к мумии Пачакути.
Прости меня, мой величайший прадед,
Ты обустроил наше государство,
А мы его профукали бездарно!
И над тобой глумились чужеземцы,
Сорвали талисманы золотые,
Хотя вдвойне бесчестно красть у мёртвых!
Пьёт ещё, подходит к мумии Тупака Юпанки, обнимает её.
Завидовал тебе я в детстве, дед мой,
Что плавал ты за океан, и видел земли,
Которых не увидеть никогда мне,
Мечтал и я увидеть чужеземцев,
И вот пришельцы из чужой страны
Хозяйничают в нашем государстве,
И на святыни руку подымают!
А твой потомок, жалкий и бессильный,
Не в силах чужеземцам помешать!
Затем подходит к мумии Уайна Капака.
Прости, отец мой! Тебя безвременно болезнь скосила,
Ты не увидел нашего позора,
Хотя, быть может, те, кто умер позже,
Сродни гонцам, до вас доносят вести,
И значит, вам известно наше горе...
А может, и грядущее известно?
Иные говорят, что это вы,
Даёте прорицателям прозренье?
Так расскажите то, что меня ждёт!
А если обречён я на бесславье,
Так пусть же чича эта ядом станет