Ортис согласился с моими доводами, однако сказал, что христианский идеал много выше того, что они делают на практике. Не понимаю, какой толк от идеала, который никто не собирается воплощать в жизнь. Или им кажется, что достаточно иметь его в душе, и он тогда сам собой воплотится на земле? Они, впрочем, привычны к тому, что надо ждать долго, не одно поколение, ведь их Христос обещал вернуться 15 столетий назад, но до сих пор не вернулся. Ясно одно, раз он не возвращается, то причины у него к этому должны быть уважительные.
Прочитав последнюю фразу, Заря не могла понять, всерьёз это было написано или с иронией.
Сегодня я впервые сам прочитал Евангелие, переведённое на наш язык Ортисом. Это совсем не то, что слушать о Христе в его пересказах. Я поражён красотой и благородством этого учения. Заповеди, данные христианам, схожи с нашими, однако требуют от человека гораздо большего. Я также отчасти понял слова Ортиса про грязь, которой поражён каждый смертный. Рядом с Христом лучшие из людей кажутся тусклыми, как медь рядом с золотом. После чтения этой книги в сердце пробуждается жажда стать лучше и чище. Не пойму, как люди, с детства воспитанные на столь чудесном примере, могут при этом быть такими подлыми и жестокими. Но есть один момент, который для меня сложен. Надо прощать своих врагов, а значит, я должен простить тех, кто держал нас с отцом на цепи, кто обесчестил мою мать и сестру, но я этого не вполне понимаю. Конечно, когда твои враги или уже мертвы, или у тебя нет возможности встретить их по какой-то другой причине, то думать о мести глупо, но ведь простить - это ведь не просто не мстить. Ортис говорит, что нужно полюбить своего врага вопреки тому злу, которое он тебе причинил. Но как можно любить тех, кто способен посадить человека на цепь, а потом, пользуясь его беззащитностью, бить и оскорблять его? И как бы не было мерзко поступить так со взрослым мужчиной, вдвойне более мерзко поступить так с малышом, которым был я тогда. Даже если бы так поступили не со мной лично, а с кем-то другим, я бы не смог простить этого, ведь я знаю, что делая это, мои палачи не испытывали и толики раскаяния, хотя казалось бы, имея перед собой пример Христа, христиане должны были бы испытывать к жестокости ещё большее отвращение, чем мы. Ортис сказал, что я пойму это со временем, и заметил, что уж по крайней насильников я понять должен, ибо страсть ведома каждому мужчине, и иные под её влиянием становятся сродни сумасшедшим, которые не осознают, что творят. Я ответил, что дело тут не в страсти, ибо те, кто совершил это злодейство, прекрасно понимали, что творили, и делали это как раз для того, чтобы как можно сильнее оскорбить и унизить нас.
Но несмотря на все эти вопросы, повторю, что Евангелием я очарован. Ортис посоветовал мне креститься. Когда он пояснил мне суть этого обряда, я вспомнил, что уже был крещён в детстве. Но я помнил лишь о том, как мне лили воду на голову, а имя, которое мне дали, я не помню. Ортис сказал, что нужно посмотреть по архивам запись об этом событии, чтобы Церковь могла молиться за меня, так как не зная данного мне при крещении имени, она этого не может. Я не очень понимаю, зачем за меня надо молиться, ну да ладно, вреда от этого очевидно не будет.
Ортису кто-то шепнул, что я не просто один из сыновей Первого Инки, но и наиболее вероятный его наследник. Ортис сказал мне, что когда я стану Первым Инкой, я как христианин, буду обязан крестить весь свой народ и искоренить языческие обычаи. Ортис понимает, что на такие вещи народ не пойдёт добровольно, и советует мне применить силу! Я попытался объяснить, что не могу обещать этого сделать. Во-первых, я хоть и уважаю Христа, но я не могу признать все обычаи нашего народа дурными и вредными, к тому же простые люди всё равно не поймут, если им запретят всё то, к чему они привыкли. Если бы я попробовал ввести такой запрет силой, то они бы восстали и пролилось бы море невинной крови. Не думаю, что Христос одобрил бы это. Ведь он сам перенёс столько боли и страданий, да и насильно никого не обращал. Но Ортис не Христос...