— Слушайте меня, кочевой народ, народ степи и псы великого Солнца, — в нос произнёс Шаман. Рука девочки затекла и онемела в его огромной ручище, но он и не думал её выпускать. — Воистину, всякое может повстречаться на пути аила к ноздрям Йер-Су. Бывает жесткий загривок, бывает полная зубов пасть. Бывает, аил забредает и в другие малоприятные места Великой Кобылицы. Бывает, люди срываются под копыта и гибнут там в страшных муках, с переломанным хребтом и истекающей из ушей и из глаз кровью. Нам всем предстоит пасть на колени и молить Богов, чтобы они вывели нас на нужное направление.
— Айе! Что ты говоришь, шаман? — послышался голос. Керме съёжилась ещё сильнее, узнав Ревана, летящего на закат мустанга, решительного из решительных и храброго из храбрых. Все эти шатры, всех детей, женщин, мужчин и овец он везёт на своей спине, а Шаман служит для него уздечкой. — Хан старается слушать шаманов и ведёт вас туда, куда чихает Верховный Бог. Разве не ты разговариваешь с ним, чтобы узнать, где зеленее трава и твёрже почва? И после этого нам нужно падать на колени?
Шаман с достоинством ударил ладонью по бедру, где висел бубен. Приглушённый звук прокатился среди шатров. Послушники истерично заколотили в свои колотушки, зазвонили бубенцами, но сбились, перепутались и сконфужено замолкли.
— Да и нет. Мы с тобой всё делаем правильно. Но попадаются те, кто тянут лошадей за хвост в другую сторону, обыкновенно по молодости и неопытности.
Все взгляды вновь устремились на Керме. Девочка не смела вдохнуть, она висела на них, будто на копьях. Всхлипы бабки звучали в тишине оглушительно, как капающая вода.
Реван зарычал.
— И всё это из-за не той овцы? Мы стараемся, выбираем путь, который удовлетворил бы и небо, и наши табуны, которые вечно хотят жрать… Ведь у нас нет дорог, по которым можно было бы ехать. У нас не так, как на востоке или далеко на западе, где живут дикие бородатые демоны. Наш выбор — тысяча направлений в степи, из которых мы вольны выбирать любое. А потом появляется какая-то овца… не та овца, и где бы мы ни были, куда бы не направлялись, мы снова оказываемся у Йер-Су под хвостом. Куда это годится? А? Ответь мне, говорящий с предками!
Если бы Шаман и вправду был уздечкой, то его кожа бы была самой лучшей и самой крепкой, а узор — самым тщательным, потому что в огромном теле его не дрогнул ни один мускул. Жеребец-Реван скорее стёр бы зубы, чем сумел прокусить свой повод.
— Это годится, — сказал он спокойно, — потому что как бы быстро мы не хотели бежать за солнцем, это невозможно. В степи есть овраги, есть ручьи и трава — козлиный рог — которая цепляется за лошадиные копыта и ломает галоп.
«Интересно, жив ли ещё Растяпа», — отстранённо подумала Керме. Ведь если нет, розги ей придётся сносить просто так, а это обидно втройне.
— Значит, нужно выровнять эти овраги. — Реван фыркнул и отвесил кому-то из младших сыновей, стоящих рядом с ним, оплеуху.
— Мы можем только попытаться, — смиренно ответил Шаман. — Никто не скажет тебе заранее, если вдруг следующим оврагом окажется один из твоих сыновей.
Шлёп! Звук ещё одной оплеухи.
— Я уж позабочусь, чтобы этого не произошло, — проворчал Реван.
Грохот копыт поначалу никто не заметил, кроме Керме, уши которой, как у собаки, привыкли подмечать любую мелочь, чтобы потом добавить её, ещё один слог или слово, к песне о мире вокруг, непрерывно звучащей внутри.
И только когда он заслонил все другие звуки, по поляне пронёсся дружный ах. Громкий хлопок — то занесло лошадь, и она задела крупом один из шатров. Визг и тявканье — то улепётывают из-под копыт собаки. Шаман потерял обладание, он выпустил руку Керме и схватился не то за нож, не то за голову.
— Где часовые? — ревел Рёван. Сигналов тревоги не было, звуки битвы — тем более. — Ты кто, навозная муха, что тебя не заметили мои воины?
За внешним кругом аила у мужчин были при себе только ножи. Более серьёзное оружие — копья и луки — остались в шатрах.
Всадник натянул поводья. Конь под ним храпел и метался, стремясь внести ещё больше разрушений в привычный для Керме мир. Пыль поднялась с земли, будто стая растревоженных уток. Девушка чихнула, а второй чих попыталась удержать в груди, закусив губу, чтобы не пропустить ни звука.
— Твои часовые лежат со стрелами в груди, — сказал незнакомый голос.
Рёван сжал челюсти так, что, судя по хрусту, сломал себе зуб. Сказал:
— Сын, тащи лук.
— Брат уже побежал.
— Так тащи стрелы! Твой брат никуда не годится. Он забудет. Зря, что ли, я его колочу?
В голосе незнакомца рокотал гром.
— Я только возьму, что принадлежит мне, и уйду. Айе, мой милый! Вперёд!