«Приезжайте к нам, господа американцы, — заключает Коко, — когда устанут от работы ваши кулаки, хватайте дубинки, пистолеты и карабины. Мы все перенесем— ведь какая честь получить по морде удар американского кулака! Мы телеграфно поздравим вашего Президента и Белый дом с геройскими поступками потомков дядюшки Сэма…»
И снова стихи:
«Моя душа — мой старый пес покорный, и часто, цепь бряцающую сняв, я волоку его из будки черной к одной из самых сумрачных канав, чтоб утопить его во тьме суровой, где все мои начала и основы. Но пес, привыкший к тягостной неволе, торопится обратно в свой закут. Он видит хлыст, он помнит чувство боли, он знает, как удары спину жгут. И пес рычит, страшась расправы новой… У нас одни и раны и оковы… Но ты одно запомни, пес постылый: пусть суждено мне скоро умереть — ты не уйдешь, и даже из могилы тебя везде моя настигнет плеть».
Не давать душе покоя, держать ее в постоянном напряжении. Вот еще один незыблемый принцип отношения Аргези к художественному творчеству.
На страницах «Записок попугая» Тудор Аргези печатает отдельные главы из будущей своей «Книги игрушек». Главными героями этой удивительной книги для детей и взрослых становятся его дети Митзура и Баруцу. Он умело использует воспоминания своего безрадостного детства, свои парижские и женевские впечатления. Но главная территория — это Мэрцишор. Записки Коко о проделках Митзуры и Баруцу читаются и сейчас, пятьдесят лет спустя после их опубликования, с тем же интересом, они о вечном детстве, о том, как радуются и страдают дети и родители.
«Митзура большая, а Баруцу маленький. Мицу исполнилось четыре года, а ее брату — три.
— Правой ручкой, правой ручкой! — говорит Мэйкуца. — Сказала же — держи вилку правой рукой!
Почему же столько препятствий между тарелкой и ртом голодного ребенка? Скатерть, которую нельзя пачкать, белое полотенце, тарелки, кружки, стаканы, ложечки, большая ложка и ко всему еще и эта вилка. Зачем?
Вся еда была бы очень вкусной, если бы не столько правил, о которых напоминают на каждом шагу. И вообще без этих правил можно было бы жить с утра до самой ночи. Но ничего нельзя. Нельзя пачкать стены кончиком красного или хотя бы синего карандаша. Нельзя царапать двери граблями. Нельзя таскать землю в ведерке, перемешивать ее с водой и делать куличи посреди комнаты прямо на паркете. Нельзя бросать камешки в лампу. Нельзя резать ножницами диван. Нельзя рвать книги и выливать чернила из чернильницы Тэтуцу. Нельзя пудриться и краситься красками Мэйкуцы и нельзя пачкаться углем и делать облака из золы. Нельзя звонить весь день в колокольчик и нельзя ложиться неумытым и пачкать своей грязной мордашкой белую подушку, на которой Мэйкуца вышила ромашку и бабочку. Баруцу возмущает не только все это. Раз его умывают вечером и он уже чистый, так зачем же нужно умываться еще и утром? Вы же знаете, сколько неприятностей приносит это умывание; теплая вода, потом холодная. Мыло. Уши. Нос. Дуй раз, потом еще раз, еще немного. И так всегда».
Баруцу это все не устраивает, и он начинает капризничать. И тогда Тэтуцу…
Ну и хитер же этот Тэтуцу! Он начинает рассказывать сыну всякие сказки. И не про Фэт-Фрумоса и семиглавых чудовищ, а про картошку или про сливу, он знает сказки про жуков и про козлят из Мэрцишора, а потом умеет рассказывать про все цветочки и растения. Но Баруцу умеет задавать такие вопросы, что Тэтуцу должен думать целые дни, пока ответит. Вот, например, про это: как сделала Мэйкуца Митзуру?
Оказывается все, что находится в их доме, сделала Мама. Вначале была Мама. И вокруг нее ничего не было, кроме дома и огорода. Не было уток, кошек тоже не было, не было поросенка и не было игрушек, не было кур, и ни одной собачки тоже не было — все сделала Мама, которая и сейчас все делает своими руками. И поэтому Мицу целует их все время.
На рождество, когда Мама делала пирог вместе с Мицу, потому что Мицу очень хорошая хозяйка — она выбирает изюм из теста и не успевает запихивать его в рот, — Мама рассказала ей, как она ее сделала четыре года назад, тоже в такой день, на рождество… Мицу Мама сделала из теста с орехами, а Тэтуцу она сделала из теста с маком, и поэтому у него есть и усы. А для Мицу она взяла кулек муки, кружку молока, пять взбитых яичных белков и пять желтков, и все это хорошенько перемешала и перемесила. Потом она добавила немного ванили, а еще потом взяла белое сито и просеяла над тестом много-много сахарного песка. Когда тесто подошло, Мама выбрала его из корыта и выложила на широкой, посыпанной мукою доске. Опа мяла это пухлое тесто, нащупала там ножки, вытянула их оттуда, а потом и ручки нашла, и пальчики, приделала к ним ногти и говорила какую-то молитву, чтобы все получилось хорошо и не ломалось. Мама хотела, чтобы ее дочка была быстроногой и стройной, потому она сделала ей ножки тоненькими, а на бока не стала лепить много теста. По середине животика она надавила ногтем, чтобы пуп получился как закрытый глаз, а рядом тремя черными изюминками сделала три родинки для того, чтобы, не дай бог, не потерялась дочка или чтобы не украла ее Святая Святых, которая ходит и собирает красивых девочек для своего далекого монастыря, что стоит среди далеких и плешивых каменных гор.
Очень трудно было сделать Митзуре глаза. Для них Мама взяла вначале две горошины перца, потом две маслины, а потом еще две миндалины. Но ничего не подошло, ничего не блестело и не сверкало молниями, как хотелось Маме. И тогда Мама бросила в ступу свои сережки и кольцо, раздробила их тяжелым пестиком, перемешала с каменным жиром, и у дочери появился сегодняшний взгляд — глаза как черный алмаз, освещенный внутренней звездой.
Ну вот наконец она посадила дочку в печь для хлеба и достала ее оттуда как ты ее видишь — тоненькую, легонькую и красивую. Но в печи произошло что-то непредвиденное: подкралась по дымоходу к тому тесту душа. И эта неизвестно из какого мира прилетевшая душа знает многое такое, что незнакомо Маме.
— А как сделала Мама Тэтуцу?
— Ну, это уж совсем другое дело. Мама была очень бедной, у нее не было денег, чтобы купить хорошей муки, сахара, ванили и яиц. Она раздобыла откуда-то целый мешок отрубей кукурузной муки и израсходовала его целиком на Тэтуцу. И из громадной мамалыги получился вот такой Тэтуцу…»
В мире взаимоотношений родителей и детей Аргези замечает самые различные оттенки добрым, все подмечающим взглядом. Он то восхищается детьми, то включается в их игру, то весьма осторожно обращает внимание на то, какой нагрузке подвергается хрупкий детский организм хотя бы на протяжении одного дня. Аргези не морализирует, не читает нотаций, не учит. Он просто почти стенографически записывает нам происходящее. Выводы может делать каждый по своему усмотрению.
Итак, Коко ведет стенограмму.
«За столом. Не держи ложку левой рукой. Смотри внимательно, как ешь, не капай на полотенце. Не знаю, что и поделать, — эти дети пачкают по пять пар белья на день. Вот тебе и пожалуйста — не говорила я, что накапаешь? Держи руку выше, а то угодишь локтем в подливку. Не надо делать нору в хлебе как мыши, мякоть едят вместе с коркой. Остановись! Высморкай нос! Опять потерял платочек…
На прогулке. Вы уже совсем замучили меня. Где угораздило запачкать платьице? Когда? Не говорила ли я — сидите на одном месте! Какую стенку протерла? А у тебя уже штанишки расстегнулись? Какой срам! Дай подыму чулочки. Разве так надевают чулки? Боже мой! И пуговицу потерял? Дайте руки, мы перейдем дорогу…
Нет, это не для вас. Оставьте собачку в покое, запачкает вас своими грязными лапами. Иди домой, милая собачка. Видите, собачка умнее вас. Она поняла и ушла…
Если будете слушаться и вести себя хорошо, пойдем сейчас домой, и я вам расскажу сказку, знаете, эту про медведя и про ежа.
Дома. Сперва умойтесь. Потом сними с них одежду и надень ночные рубашки. Пусти воду. Сделай воду тепленькой. Как, снова скандал? Без этого нельзя? Кто же чумазым ест и таким же ложится спать? Без мыла? Почему? С мылом и теплой водой. Не плачь, а то вырастешь некрасивой. Я сегодня видела мышку, она такая же грязная, как ты. Успокойся уж!.. А подушки почему валяются на полу? Спать сию же минуту!»