Аргези наблюдает за детьми, помогает Параскиве воспитывать их.
В каждом выпуске «Записок попугая» обсуждаются и проблемы внутренней политической жизни страны. Коко сообщает новости из мира «забот всемогущих правителей» о народном благе. И поскольку правительства менялись часто, эти заботы занимали не только светлые головы правителей, но и находившихся на время в оппозиции министров. Будущие министры тщательно следили за промахами правящих и громогласно вещали о благах, ожидающих народ в случае, если он, народ, выберет их своими представителями. И прежде всего будущие благодетели готовят, естественно, новые законы. Вот как рассуждает по этому поводу Коко.
«Когда меняется правительство, ко дворцу резиденции совета министров движется большая арба. На ней — огромный шкаф с новыми законами. Будущего министра занимает одна забота — какие еще нужны законы родной стране?
В государстве имеются леса — издадим закон о лесах. Текут реки — необходим закон о реках. Добывается нефть — давай народу закон о нефти. Проложены железные дороги — где закон о железных дорогах? Есть просеки. А по какому закону они существуют? Все материальные блага должны обладать своим законом. И наконец, налоги. Закон о налогах должен состоять из многих рубрик и статей. Разложенные по полочкам суммы должны быть небольшими, зато их общий итог не может быть меньше существующей суммы налогов, он должен ее превышать. Иначе за счет чего содержать тех, кто пишет законы?
Если придавать значение всем изданным законам, — подчеркивает Коко, — что, к счастью, не случается, то нужно было бы организовать громадный исследовательский институт. Ему понадобились бы годы для того, чтобы разобраться в огромном количестве изданных, вносящих путаницу и противоречащих друг другу законов, количество которых измеряется уже не томами, а тоннами. Бог три тысячи лет управляет целым миром при помощи десяти заповедей, а правительству, находящемуся у власти шесть месяцев, необходимо сто тысяч законов и миллионы статей. Но самое любопытное — фантазия любого идиота при помощи большинства голосов становится законом. Бред ничтожества в руках жандармерии и административных органов обретает силу священного писания. Не ругай закон, потому что оскорбляешь принципы и сопротивляешься богу, создавшему все на земле, в том числе и идиота».
Представим себе 1928 год. В Румынии свирепствует цензура, уже несколько лет запрещена компартия, малейшее неповиновение достаточно для того, чтобы человека объявили большевиком и лишили свободы. Словом «большевики» пугали детей, за подозрение в симпатии к России и всему русскому хватали и сажали в тюрьмы. И тем не менее попугай Коко продолжал вести свой неравный ежедневный бой. «Записки попугая» выходят регулярно каждый день, без выходных. Тудор Аргези не знает отдыха. В его квартиру на бульваре Елизаветы приходят ежедневно письма со всех концов страны, люди жалуются, просят о помощи, присылают свои первые литературные опыты. Аргези читает тысячи писем, пишет тысячи ответов. Параскива помогает ему во всем. Они работают как окрыленные, Коко стал одушевленным, родным, членом их семьи. Аргези и сотрудников редакции радуют вести, что во многих городах страны появляются свои «Записки попугая», своеобразные филиалы главной, бухарестской редакции Коко. Аргези дает консультации, советы, направляет работу этих периферийных редакций. Для подписчиков «Записок попугая» посылаются специально приготовленные кассеты на сто номеров, чтобы можно было сложить «Записки» и сохранить как книги. Самая маленькая и дешевая газета становится и самой дешевой книгой.
На страницах «Записок» часто появляются рискованные материалы, они вызывают гнев власть имущих, но Аргези дает им должный отпор, доказывает, что Коко действует в пределах существующего законодательства. Аргези не скрывает своих симпатий к России, к русской культуре, к русским людям. Одна записка озаглавлена «Иван».
«Смотрел я на тебя, Иван, как на доброго, наивного, правоверного христианина. Вопреки мнению тех, которые видят в вас, русских, беспробудных пьяниц и утверждают, что водка — это составная часть вашей жизни, ты доказал обратное… На той окраине, где ты жил… твое слово вызывало уважение и на тебя смотрели как на особого, излучающего свет человека. Стал уважать тебя даже сам Нае, хозяин корчмы, который поначалу сердился, что ты отговариваешь его клиентов от рюмки. Твоя доброта, твое простое человеческое поведение заставляли любителей громких скандалов вести себя тише; окровавленных черепов, поножовщины, разбитых столов и витрин становилось меньше. Когда же под твоими узловатыми, огрубевшими пальцами… вздрагивали струны балалайки, происходило чудо — корчму затопляли таинственные звоны далекой русской степи. Тебя любили, Иван, и восхищались тобой. Все чувствовали себя в долгу перед тобой, Иван, но им не было чем отплатить тебе. Они дарили тебе лишь свою любовь и уважение. Даже самый ограниченный посетитель корчмы Нае в глубине души понимал, что ты сама доброта… Встречали тебя с радостью и по-братски протягивали руки:
— Норок, Иван! Сыграй нам что-нибудь русское…
— Хорошо.
Но однажды, Иван, злой дух проник в заведение корчмаря Нае. Группа полицаев неожиданно окружила тот домик. Они держали в руках вороненые пистолеты как в гангстерском фильме, закрыли все выходы и потребовали от клиентов удостоверения личности. Один из полицаев заметил твою балалайку и заорал во все горло:
— Вот большевик! Хватайте его!
Они надели на тебя наручники. Ты опустил глаза и, окруженный стволами пистолетов, шагнул в ночь…
Как жалко, Иван! Ты был таким порядочным человеком и, может быть, даже не замечал, что твое появление в корчме Нае было настоящим событием, ты поселил в огрубевших от стольких бед и страданий сердцах надежды, слабый луч грядущего рассвета…»
У Аргези еще нет представления о русских, включившихся в борьбу за переустройство старой России. С новым, советским человеком он встретится только после освобождения Румынии от фашистского ига.
1928 год. Весь мир празднует столетие со дня рождения Льва Николаевича Толстого. В «Записках попугая» публикуются не только яркие статьи, в которых Аргези и его товарищи пытаются как можно, глубже и в то же время понятнее для широкого круга читателей дать образ Толстого, показать его значение для всемирной культуры. Аргези объясняет появление титанической личности Толстого титаническим образом России, русского народа. Он рисует для своей газеты портрет Толстого, вспоминает давние, юношеские споры с его книгой «Что такое искусство?», замечает, что личность яснополянского гения будет господствовать над веками. «Его литературная работа, его литература подобна выданным на-гора ценностям из самых отдаленных глубин трудом гиганта, пробивающим себе дорогу к неизведанным недрам земли. После такой изнурительной, нечеловеческой работы яснополянский старец вскинул на спину котомку и, опираясь на посох, пустился в путь. Он не умер. Он улегся от усталости на твердой земле своей и заснул между Иисусом Христом и Жан-Жаком Руссо…»
Одновременно с изданием «Записок попугая» Тудор Аргези продолжает работать над переводами из русской литературы. Он готовит новое издание «Записок из мертвого дома» Достоевского, пишет несколько статей о нем, переводит «Молох» Куприна, рассказы Салтыкова-Щедрина, готовится к переводу «Мертвых душ» Гоголя и к давно задуманному переводу всех басен Крылова. Параллельно он работает над переводом полного собрания сочинений Мольера. Выходит второе издание «Подогнанных слов», готовятся к выходу новые книги его прозы.
Творчество Тудора Аргези, как и всех великих поэтов, не ограничивается только поэзией. Его книга «Деревянные иконы, или Воспоминания иеродиакона Иосифа» (1929 г.) — сборник антиклерикальных выступлений и впечатлений писателя о годах, проведенных в монастыре Черника и среди окружения митрополита Иосифа Георгиана. Позже Аргези говорил, что это писалось «в эпоху, когда раздавался звон барабанов фальшивого политического православия, выразителями которого являлись два-три авантюриста с не принадлежащим им крестом и с гнилушками за пазухой». Вторая книга — «Черные ворота» (1930 г.) содержит все, что пережил Аргези в тюрьме «Вэкэрешть». Ее отличает глубокое проникновение в психологию узников и карателей румынской тюрьмы. Аргези и здесь обличает капитализм.