Сейчас дрожишь, развалина! Скулишь! Так случалось со всеми хищниками, которые пустились грабить и разрушать то, чем одарил людей бог. Ты похудел и посинел. Щеки ввалились будто ямы, воротник болтается на шее, Подобно обручу на иссохшей бочке. Еще чуть-чуть, и развалятся клепки. А какие размокшие патлы вместо роскошной прически! Какие тощие усы! Какие размытые глаза! Мышка, вытащенная за хвост из кипящего казана, а не что иное. Эх ты, барон…»
Семья молчала. Дети еще не понимали значения написанного отцом. Но предстояло принимать решение и им. Поэтому Параскива сказала, чтобы они поняли:
— Тебе снова захотелось в тюрьму, Аргези?
Тудор Аргези знал, что она это скажет, и спросил:
— Что будем делать? Пускаем в газету или нет?
Параскива посмотрела на ребят. Она видела в их взглядах ожидание: что же скажет мать? И она сказала без всяких колебаний:
— Пускаем!
— Готово, — сообщил Аргези по телефону ответственному секретарю.
Получив памфлет, Ион Панаит положил его в карман и позвонил в цензуру- узнать, когда дежурит Иля. Подсчитал строки, отмерил место в правом углу на первой странице под самым шпигелем, достал из ящика стола клише с изображением Коко и подписью «Записки попугая». Положил и это в карман. Аргези позвонил еще раз.
— Не меняйте ничего.
— Все до последней запятой будет, как вы написали. Только не сможем прислать гранки. Если до трех ночи не позвоню, значит, пошел.
В десять вечера все четыре полосы «самой распространенной и наиболее информированной газеты», как значилось под заголовком «Информация дня», были сверстаны, перед директором лежали влажные, пахнущие свежей типографской краской страницы. Он пробежал взглядом по заголовкам. Самый главный материал, конечно, его, директора Малчу, передовая статья. Тема и заголовок подсказаны главным идеологом фашистского режима Румынии Михаем Антонеску — «Хладнокровие». Главная мысль статьи набрана крупным шрифтом: «Не терять времени и душевного равновесия в поисках смысла происходящих на Восточном фронте событий. Фюрер заявил подчеркнуто своим хорошо известным историческим жестом, что цель этой войны настолько возвышенна, что о финале можно будет вести речь лишь тогда, когда на поле сражения останется последний батальон». Далее обширная информация, «народная» газета сообщала, что на фронте войска «героически отстаивают Днепр», а в Италии стабилизируется новое правительство Муссолини, в Югославии идут «победоносные бои против партизан коммуниста Тито». А вот Констанцу атаковали советские самолеты, и, естественно, — как могло быть иначе?! — они были отогнаны с потерями для атаковавших. Большое объявление — в Бухаресте вводится «тотальное затемнение с 7 вечера до 5.30 утра». Ниже сообщение из Берлина о том, что между фюрером и дуче состоялся обмен телеграммами, содержащими взаимные заверения в том, что «гигантская борьба, которая ведется за свободу и будущую жизнь народов Европы и Азии, будет в конечном итоге увенчана лаврами победы». Директор по обыкновению обратил внимание на номер 624, пятница 1 октября 1943 года, цена 5 лей. Хорошо.
— А вот здесь? — спросил он ответственного секретаря, показывая на свободное место под шпигелем. — Ожидается официальный материал?
— Да, — ответил Панаит.
— Ну, ждите. Желаю удачи. — И директор Малчу спокойно ушел домой. Из дому позвонил, поинтересовался, поступил ли официальный материал. Узнав, что еще не поступил, сказал, что можно будет ждать до часа ночи, ну для перестраховки — до часа тридцати, и, если не поступит, можно будет ставить что-нибудь из загона. Панаит пощупал карман. Там лежал «загон» — два тетрадных листочка, исписанных карандашом Тудора Аргези. Пошел к цензору. Ион Т. Иля прочитал и, еле сдерживая волнение, поставил свой штамп: «Годен для печати. Цензор И. Т. Иля, штамп 13».
— Только вот что, — сказал он, — здесь сидит в ожидании официального материала немецкий цензор Кеплер. Он читает после меня все материалы, содержащие военную информацию.
— Так этот не содержит никакой военной информации. Не так ли?
Скупой на слова Иля подумал, прочитал еще раз уже утвержденный к печати материал, улыбнулся:
— Да, военных сведений здесь нет. Так и скажем Кеплеру.
Ответственный секретарь редакции газеты «Информация дня» Ион Панаит вспоминал:
«Я намеренно тянул со сдачей этого материала в набор. Знал, что немецкий цензор Кеплер очень любит выпить, и заранее послал сторожа Иона Буйкэ купить еду и крепкую цуйку. В 1 час 30 минут я пошел в наборный цех, а Буйкэ отнес еду и цуйку Кеплеру в кабинет. Через некоторое время я заглянул в комнату Кеплера. Бутылка была пуста. Он, уронив голову на стол, слал. В типографии остались наборщики, хорошо знавшие Аргези и очень любившие его. Они молча, с огромной радостью вмиг набрали «Барона», пристроили в верхнем углу первой полосы клише с надписью «Записки попугая» и обычным изображением Коко, а печатники стали спешно изготовлять тираж — лишь бы успеть до рассвета. В 3 часа 30 минут утра весь тираж был уже отпечатан, и рабочие типографии вынесли все до единого экземляра распространителям. В 6 утра типография была окружена войсками, все редакционные помещения опечатаны».
Рано утром 1 октября 1943 года по шоссе Олтеница мчались три полицейские машины. На полном ходу они свернули в переулок Мэрцишора и въехали во двор Тудора Аргези. Писатель догадался, что газета вышла. Он взял свой видавший виды баул, с которым многие годы скитался по Европе. Параскива уже сложила туда все, что нужно было ему для дальней дороги.
У Тудора Аргези появился новый адрес: «Лагерь для политических заключенных Тыргу-Жиу».
Приказ министра внутренних дел Румынии № 203208 от 2 октября 1943 года: «Арестовать и интернировать в лагерь для политических заключенных Тыргу-Жиу гр. Иона Теодореску-Аргези. виновного в опубликовании в прессе ряда статей, оскорбляющих общественную мораль».
В лагере Тудора Аргези поместили в одиночке номер 8 пятого барака. От Бухареста до Тыргу-Жиу ехали почти целый день, и Аргези наблюдал сквозь зарешеченное окно машины дорогу, пустые села, осиротевшие землянки крестьян.
«К нам из Жиу длинен путь… Пламя в печке не раздуть, — и нигде идущий мимо не увидит струйки дыма. В доме хлеба ни ломтя… Плачет мать, кричит дитя… гнев томит тебя и жалость. Все загублено, отпето… О Румыния, ты ли это?»
Аргези знал, что в лагере Тыргу-Жиу томятся коммунисты, честные патриоты, представлявшие опасность для фашистского режима. Сюда привезли оставшихся в живых после землетрясения 1940 года узников «Дофтаны», здесь заключены руководители компартии Георге Георгиу-Деж, Киву Стойка, Георге Апостол, Николае Чаушеску, «красный принц» Скарлат Каллимаки, профессор Октав Ливезяну, многие антифашисты, не склонившие головы перед Антонеску и гитлеровскими киллингерами.
Солдат, дежуривший у камеры, шепнул Аргези, что он знает все его стихотворения наизусть, а дома держит его книжки за образами. Через солдат, крестьян в военной одежде, Аргези удавалось получать бумагу, карандаши, и он писал. В лагере Тыргу-Жиу он создал цикл антивоенных стихотворений и пьесу «Шприц».
«Лагерь этот, — напишет Аргези после освобождения, — был идиотским карательным учреждением, где люди содержались без суда и следствия, и представлял собой изобретенную в Берлине чудовищную машину для опустошения континента посредством массовых убийств. За время войны машина усовершенствовалась, применялись индустриализированные методы уничтожения людей. Вершиной этих злодеяний явились преступления в Люблине, Киеве, Краснодаре и в десятках и сотнях сел и городов Советского Союза. В лагере Тыргу-Жиу заключенные жили в постоянном страхе перед наступлением ночи. Ночью убивали без разбора. Опасность парила в воздухе. Среди заключенных находились замаскированные агенты гестапо, которые шпионили и доносили. В довершение ко всему за право быть заключенным этого лагеря надо было платить».
Параскива получила первое письмо. Узник пытался успокоить семью, просил не поддаваться на провокации приспешников режима, заверял, что чувствует себя хорошо и ему ничего не надо. «У меня новая келья», — шутил он в письме. На конверте мелким почерком указан обратный адрес: «Тыргу-Жиу, лагерь для политических заключенных».