Поздним вечером после торжеств Тудор Аргези пришел домой. Его впервые в жизни так чествовали, и он еще не мог успокоиться от пережитого волнения. Подобное он испытал несколько лет назад. Тогда в этом же зале Атене он читал притихшей аудитории лекцию об Эминеску. Сегодня он испытывал что-то очень странное. Неужели это правда? Неужели он действительно первый после Эминеску поэт? Его одолевают сомнения, голова в каком-то тумане. Нужно все обдумать. Он подымается в свою «лабораторию». Холодно, дров мало, они топят только нижнюю комнату и живут там. Но сейчас ему надо остаться одному. Холодно, пусть. Зажег лампу, сел, провел по привычке карандашом по оселку, потрогал холодную поверхность белого листка бумаги и начал писать.
«Уж полстолетья ты тревожишь неустанно чернила и слова, перо томишь в руках, и все ж, как и тогда, победы нет желанной: они всегда с тобой — сомнения и страх. И для тебя опять, как тягостная мука, страница белая и вид строки твоей, и первого в душе опять боишься звука, и буквы для тебя опять всего страшней. Когда же вновь листки исписаны тобою, они уже летят поверх озерных вод, летят из сада прочь, как листья под грозою, так что и персик сам их проглядел уход. И в каждом слове ты вновь чуешь содроганье, сомненье горькое чернит твои мечты, живешь ты, как во сне, в своих воспоминаниях. Кто диктовал тебе — уже не знаешь ты».
Гала Галактион пришел в Мэрцишор помолодевший.
— Еду в Телеорман! Знаешь, меня выдвинули депутатом!
Депутат в народном парламенте. Он делит все тяготы и беды народа.
— Зима, а я не смог раздобыть для старухи хоть немного дров…
— Возьми у меня, мы сушняк из сада убрали…
— Я не потому сказал тебе об этом, — отвечает Галактион. — Многие делают из этих послевоенных трудностей трагедию, из которой не видно выхода. Послушай, что я написал.
«Какими бы ни были, сегодняшние тяготы, мы должны четко отдавать себе отчет в том, что мы еще вчера с точки зрения моральной были отброшены в континент чернее, чем была сто лет назад черная Африка. Сейчас мы вступили на дорогу равноправных социальных отношений, стоим в преддверии грандиозных преобразований».
Галактион выступал ежедневно в Атене, в Доме дружбы с Советским Союзом, он появлялся всюду, где было необходимо горячее слово борца за мир и социальный прогресс.
Наметил для себя программу работы и Тудор Аргези. В столице создано новое издательство «Русская книга». Сейчас он сможет реализовать задуманное еще до первой мировой войны издание произведений русской прозы и поэзии. В его плане завершение давно начатой книги о восстании крестьян 1907 года и поэмы «Песнь человеку». Пора браться за давно задуманный перевод Крылова. Великий русский баснописец поможет своим острым словом бороться против той плесени и гнилости, от которой нужно избавлять румынское общество. У Аргези есть и серия своих басен, свой опыт, и это облегчит работу над переводами Крылова.
— Русский баснописец гениален, — скажет он издателю. — Я попытаюсь довести это до нашего читателя в той мере, на какую способен. Когда берешься что-либо переводить, надо прикладывать больше старания, чем когда пишешь свое… Это мое правило. И еще одно. Когда берешься перевести кого-нибудь, автор должен не только нравиться тебе, ты должен его любить. Без любви красивые книги не пишутся, так же как и красивые дети не рождаются…
Со страстью, с какой когда-то переводил «Записки из мертвого дома» Достоевского, переводит Тудор Аргези полное собрание басен Крылова, сказки Салтыкова-Щедрина, «Мертвые души» Гоголя, «Недоросль» Фонвизина. Он работает над переводами из Лафонтена, Уолта Уитмена, переводит «Гамлета» Шекспира.
А в калитку Мэрцишора постучалась новая беда.
— Баруцу, сегодня еще нет почты? — спросил отец.
Баруцу не знал, что ответить. Мать ушла в город по делам, сестра в институте. Советоваться было не с кем. Снова раздался голос отца:
— Ты меня не слышал, Баруцу?
— Слышал…
— Ну так что? Принеси… Я уже знаю.
О том, что напечатана большая статья о нем, Аргези уже знал. Звонил Галактион и пытался успокаивать:
— Это недоразумение… Не может быть! — горячился Гала на том конце провода.
— Да ты не волнуйся, Гала, — говорил Аргези. — Я уже давно перестал обращать внимание на то, что обо мне пишут. Знаешь, критики все равно что птички — прочирикают у твоего окна и улетают. Вначале ведь обращаешь внимание на это чириканье, а потом занимаешься делом, птички все время чирикают. Правда, иногда подлетают вороны и каркают…
— Вот в том-то и дело…
Сегодняшнее «чириканье» называлось длинно и грозно: «Перелистывая книги Тудора Аргези. Поэзия гнилости и гнилостность поэзии».
— Не надо вам это читать, — сказал Аргези семье. — Место этому сочинению там! — И он указал пальцем вверх. Это означало, что газету надо отнести на полку ненужных бумаг в архив на чердак.
И все.
— Как мы жили в то время? — вспоминает дочь Аргези Митзура. — Периодов в нашей жизни было много. Этот назывался «период Тома». Это по имени лица, написавшего статью «Гнилостность поэзии». Я была в институте, так что точно не знаю, как узнал об этом отец, но я услышала о статье в институте. Помчалась домой, а отец улыбается мне, как всегда. Он сразу же видел, когда мы взволнованы или напуганы чем-то. Понял и сейчас. Улыбается иронично, как это он умел. Прошло уже столько лет, а читать эту статью обидно: «В эпоху империалистических монополий идеологическое содержание поэзии Аргези представляет собой стандартизированный в международном плане товар буржуазного декадентского искусства… Тудор Аргези мог бы стать большим поэтом. Но Художник в нем, умер прежде, чем достичь этого… Одним словом, Аргези был поэтом состарившейся и агонизирующей румынской буржуазии».
Аргези продолжал работать. Он очень много сумел сделать, пока разбирались с этой статьей. Как раз в это время он создал «Песнь человеку». Параскива старалась вести нехитрое хозяйство, и дети ей помогали как могли: копались в саду, сажали на тычки виноград, сушили фрукты, делали вино. Купили козу Вицу, и она принесла трех козлят. Сфотографировали маму с ними и шутили: «Мама с тремя козлятами», как в сказке Иона Крянгэ «Коза с тремя козлятами». Семья жила, смеялась, радовалась, когда отец находил время прочитать что-нибудь из написанного.
Тяжелейшим ударом для всех и особенно для Аргези была смерть Николае Кочи. Он умер 1 февраля 1949 года. Из «Созвездия Лиры» остались только двое — Аргези да Галактион. Галактион часто приходил в Мэрцишор, приходили и другие настоящие друзья. С продуктами в то время было очень трудно, и все радовались, когда вдруг кто-нибудь привезет пакет с мукой, сахаром или колбасой… Параскива умела выкручиваться из самых трудных положений. «Главное, не тревожить отца, — говорила она, — пусть он работает и не чувствует, что у нас нет то одного, то другого. Наша забота — чтоб было». И дети старались изо всех сил. Собирали фрукты из сада и продавали. «Как это — Аргези продает черешни?!» — удивлялись. А он смеялся. Он всю жизнь учил детей, что любой труд — это поэзия, важно, чтобы видеть эту поэзию во всем. Оптимизм главы семьи, его непреклонная вера и безграничное трудолюбие помогли выйти из этого периода. Наконец-то позвонили из газеты «Универсул» и попросили интервью. Мнение Аргези о войне и мире. Он передал короткий ответ, и «период Тома» закончился…
У дочери с самого раннего детства установились с отцом очень доверительные отношения. Когда она научилась писать, писала ему письма. У них был свой семейный почтовый ящик. На особые вопросы, которые Митзура доверяла только одному ему, он отвечал и не опускал письма в ящик, а подкладывал ответы под подушку дочери… Все свои девичьи тайны почему-то она доверяла лишь отцу. Он был очень-очень добрый и учил детей:
— Не провожайте никогда солнышко на покой с тяжестью на душе, провожайте его с чистой, радостной душой и тогда и встретите его так же, и оно будет вам всегда улыбаться в лицо. И солнцу, и дождю, и радости, и горю — всему улыбайтесь, — учил он.
И так одолевали многие трудности. С улыбкой…
В 1951 году, в разгар освободительной войны корейского народа против американской агрессии, со страниц газеты «Универсул» предостерегающе звучит голос Аргези: