— Вот они какие, русские! — воскликнул Аргези, рассказывая Параскиве об этом, и тут же начал писать очередной репортаж из Москвы.
Приближалась победная весна 1945 года. В первых числах февраля Захаров получил разрешение вернуться В Москву. Все это время его группа вела громадную научно-исследовательскую работу. Они не только хранили ценности, но готовили их для будущей экспозиции в Оружейной палате. Был подготовлен расчет вагонов, порядок погрузки и переезда. 20 февраля 1945 года прибыли в Москву. 1 марта стали распаковывать ящики и располагать экспонаты по разработанному в эвакуации плану экспозиции. 17 апреля 1945 года в 17 часов в Оружейную палату пригласили первых посетителей.
Сорок ящиков с румынскими ценностями, спасенными и от второй мировой войны, были поставлены в круглый зал за дверь с гербами губерний России. Они ждали своего часа.
И вот этот час настал. Румынский художественный фонд передавался дружественной Румынской Народной Республике, и для его приема в Москву была приглашена правительственная делегация.
«6 августа 1956 года, — пишет Аргези, — под созвездиями гигантских люстр зала Кавалеров ордена Святого Георгия Победоносца, усеянного от пола до сводов именами тысяч и тысяч русских воинов, состоялось торжество, венчающее огромную работу советских людей и невиданную еще заботу о сокровищах другого народа. Советское правительство показало свою богатырскую щедрость. В коммюнике Совета Министров отсутствуют пышные парадные, свойственные дипломатии фразы. Этот грандиозный жест называется очень просто — «дружественным актом».
Румыния признательна за это вовек».
Свой репортаж о торжествах передачи Тудор Аргези озаглавил латинскими словами Restitutio in integrum — «возвращено полностью».
Вот имена людей, чьим трудом были сохранены во время прошедшей войны ценности Оружейной палаты и Румынский художественный фонд: комендант Московского Кремля Николай Кириллович Спиридонов, Петр Евдокимович Косынкин, Николай Никитович Захаров, Александр Васильевич Баянов, Николай Васильевич Гордеев, Владимир Сергеевич Валуев, Мария Александровна Кирильцева, Ольга Сергеевна Владимирова, Людмила Васильевна Писарская, Евгений Андреевич Ефимов.
Пройдет несколько лет, и Тудор Аргези скажет:
«То, что произошло в Кремле в те памятные дни лета 1956 года, — доказательство ни с чем не сравнимого великодушия Союза Советских Республик и русских людей. Я видел русских в Швейцарии в далекую пору моих исканий, и я сблизился с ними духовно. Я пытался осмыслить их широту, смелость, способность идти на смерть за народное дело с высоко поднятой головой. Я видел Ленина, окруженного молодыми людьми в кафе «Ландо» и среди книг библиотеки Женевского университета. Мне казалось, что он и его товарищи — люди из другого, незнакомого нам мира. И это было так. До моего приезда в Москву я знал русских по моим женевским впечатлениям, по литературе. Побывав в Москве, я понял, что русские коммунисты унаследовали от русской души все».
Сотрудница секретариата дирекции Национального театра имени Караджале, где играла Митзура — она актриса. — позвонила поздно вечером:
— Митзура, завтра в десять часов утра вас просят зайти к председателю Совета Министров товарищу Киву Стойке.
«Не иначе как случилось что-нибудь с родителями», — заволновалась Митзура, но позвонившая сотрудница успокоила ее: с родителями все в порядке, они бодры и здоровы, никаких волнений.
Киву Стойку и находившегося в его кабинете Георге Апостола она видела не раз прогуливающимися вечерами вместе с Георгиу-Дежем и другими румынскими руководителями по аллее Авиаторов. Они часто останавливались у скамейки, на которой любил вечерами отдыхать писатель, разговаривали с ним, приглашали пройтись.
— Мы предупредили, чтобы вы не волновались, — сказал Киву Стойка. — Не соскучились по родителям?
— Соскучилась, конечно.
— Ну тогда поезжайте в Москву. Вот вам паспорт. Билеты на самолет заказаны. Передайте мастеру привет от нас и от товарища Георгиу…
На второй день Митзура была в Москве, в номере гостиницы «Ленинградская» на пятнадцатом этаже. Родители готовились к отъезду в Ленинград. После торжеств передачи художественного фонда и его отправки в Бухарест Аргези попросился в Ленинград — он будет писать об этой поездке и о советских людях специальную книгу…
Дочери показывал Москву он сам. Он сказал Митзуре, что многому из того, что говорилось и писалось о Советском Союзе, верил, многому не верил. Очень хотелось увидеть все своими глазами. Москва поразила его величием. И в сказках трудно было придумать все, что осуществлено здесь всего за тридцать девять лет. Он показывал дочери Москву, рассказывал о ней влюбленно и восторженно. «Посмотрим и Ленинград. Я хочу видеть город Ленина».
В день приезда в Ленинград он запишет для передачи в газету:
«В огромном вокзале на высоком постаменте стоит бронзовый Ленин и напоминает о делах революции, свершенной почти сорок лет назад. Народные массы не забывают его. Они любили его. Слушали. Любят его и сегодня и слушают.
Можно было подумать, что цветы, возложенные к ногам Ленина, приобретены городскими властями. «Кто приносит столько цветов?» — спрашиваю. «Народ», — отвечает сопровождающий».
Аргези заметил только что сошедшую с прибывшего поезда пожилую женщину в грубых кирзовых сапогах. Она несла большой букет полевых цветов. Положив цветы к подножию памятника, она поклонилась.
Сообщая на родину свои впечатления о ленинградцах, Аргези пишет о том, как трудно представить себе, что молчаливые мужчины, строгие пожилые женщины, прогуливающиеся в выходные дни или вечерами по широким аллеям светлых ленинградских парков, — творцы гигантской революции, начавшейся здесь, на громадной площади, посреди которой высится величественная гранитная колонна. «Революция отстоялась, — пишет он, — кровь смыта, жертвы захоронены. Пережитая героическая эпоха не бьет в барабан, последующие победы были одержаны в простом, скромном напряжении. Когда наблюдаешь за участниками былых сражений и битв, будто ни один из них не прошел сквозь пламя и огонь, не имеющих себе равных смертельных схваток… Народ, живущий между Балтикой и Аляской, представляет собой бездонный океан. На поверхности этот океан спокоен и прохладен. Но в глубинах его таятся великие надежды и новая, ничем не измеримая мощь.
Этот народ наш друг».
Они — Аргези, Параскива и Митзура — выходили из Эрмитажа ошеломленные увиденным. Тудор Аргези долго стоял у фонтана, где вода капля за каплей, словно слезы, переходила из одной раковины в другую, ему чудился шепот создателя удивительного фонтана, фантастического символа народного плача…
В Смольном Тудор Аргези увидел своими глазами комнату, откуда Ленин управлял штурмом старого мира. Писатель был в особом душевном настроении. Румынский поэт был счастлив встречей с ленинскими местами, непосредственно связанными с великой революцией, был счастлив, что видел Ленина в те далекие годы, и душевно, хотя и не в рядах партии коммунистов, и не всегда прямым путем, но шел рядом с теми, кто осуществлял ленинские идеи, и никогда не шел против них.
Аргези сел на ступеньку лестницы и прислушался. Ему казалось, что сквозь годы к нему доносятся шаги красногвардейцев и голос Ленина. Он открыл блокнот и записал: «Здесь Николай Второй, помазанник божий, представитель Всевышнего на земле Россия, наследник династии, сотни лет презиравшей чернь и считавшей ниже своего достоинства видеть ее глаза и слышать ее голос, был вынужден встретиться с народом, встретиться лицом к лицу с Ильичем Ульяновым — полпредом трудового народа. Века вступили в смертный бой с секундой. И секунда одолела их. Сколько их было, ленинцев?» — спрашивает Тудор Аргези. И сам же отвечает: — «Целый народ! Миллионы и миллионы смелых и решительных людей… Их повел Ильич своим огромным, как бескрайняя Россия, умом».