— Да, собственно, ни о чём. Какая разница, как будто когда-то было иначе или нас это касается? — беззаботно ответил Артём. — По мне, жить надо здесь и сейчас. Вся эта политика ни к чему.
— Как интересно! — саркастически протянул Мерлин. — Богачей больше нет, любое имущество — общедоступно. Минимальный доход, бесплатное образование, медицина... прямо утопия!
— Вот именно, — не растерялся Артём. — Что еще нужно?
— Хм, — Мэрлин поднял бровь, будто наткнулся на что-то особенно забавное. — Кто из здесь присутствующих может арендовать гидростанцию, личный чартер или хотя бы Osprey на несколько тысяч кубитов?
— А зачем мне это? — пожал плечами Артем. — Это ж область специалистов или роботов.
— Хорошо, — не сдавался Мэрлин. — А кто может позволить себе страховку на 125 лет жизни с ежегодным обновлением органов?
— Это тоже дело специалистов и акционеров с весомыми пакетами акций. Всё по-честному.
— Ладно. А может, кто-то здесь регулярно питается исключительно натуральной едой и пользуется услугами живых людей, а не роботов?
— Роботы справляются лучше, — уверенно заметил кто-то из компании. — К чему эта роскошь?
— Понял, — кивнул Мэрлин, театрально закатывая глаза. — Может, кто-нибудь из вас, счастливчиков, отправится в кругосветное путешествие на собственные средства?
— Мне это не нужно, — усмехнулся Артём.
— А если бы захотелось? Что тогда?
— Зачем? Если понадобится, всегда можно претендовать на роль специалиста.
— С шансами один на тысячу, если остальные окажутся менее мотивированными, чем ты, — подхватил Мэрлин.
— Да что ты ко мне пристал, — уже на эмоциях выпалил Артём. — Я обычный человек, живу обычной жизнью. У меня всё есть: роскошнее, чем на сто гейтсов. Я тот счастливчик, который попал в эту тысячу. Чего еще желать?
— Может, стать великим художником? Или инженером? Или политиком, вошедшим в историю?
— Да ты романтик и бунтарь, — усмехнулся Артём, но его тон звучал уже немного раздраженно. — Это всё должно было пройти в 18 лет. Ты не понимаешь? У нас есть всё: еда, жильё, отдых... Даже если ты тупой геймер или никчёмный спортик, живёшь как король.
Он бросил провокационный взгляд на Мэрлина:
— А ты вообще хакер, нарушаешь законы, и тебе ничего за это не бывает. Какие гейтсы, тебе ли жаловаться?
— Обычному человеку — обычная жизнь, — парировал Мэрилин, уже на взводе. — Но стоит захотеть большего, и ты упираешься в границы клетки. Всё уже сделано, всё за нас придумано, решено. Даже если ты гений, роботы всё равно сделают лучше тебя.
В компании повисло напряжение. Михаил внимательно посмотрел на Мэрлина, пытаясь понять, говорит ли тот серьёзно или просто провоцирует. Анна молчала, но её взгляд выдавал интерес — и, кажется, легкое беспокойство.
— Это не я романтик, а ты дикарь, застрявший в начале 21 века, — резко бросил Мэрлин. — Сегодня богатство — это не деньги, власть или даже доступ к образованию и медицине. Настоящее богатство — быть человеком. Настоящим человеком, который ест настоящую еду, имеет настоящих друзей, занимается настоящей работой, любит, занимается сексом, заводит детей и проживает весь спектр человеческих эмоций.
— Ты перегнул палку. Успокойся, тебя понесло, — спокойно заметил Артём, отодвинув стакан в сторону.
— Так и есть, брат. Мы живём в кастовом обществе, более совершенном, чем всё, что было раньше, — продолжил Мерлин. — Настолько совершенном, что никто не хочет ничего другого. Нищие не осознают своей нищеты и бесконечно гоняются за своими ста бессмысленными гейтсами. Специалисты и чиновники обслуживают роботов, чтобы те обслуживали всех остальных. Акционеры пребывают в иллюзии власти и решений, а трансгуманисты вообще больше не люди.
Он сделал паузу, обведя компанию взглядом:
— Пятьдесят лет назад каждый мог стать каждым. А сегодня? Всё настолько «хорошо», что сценарий жизни предопределен твоим рождением. Переход между стратами настолько редок, что это скорее аномалия. Дети смотрят на своих родителей и просто продолжают их путь — те же шаги, тот же цикл. Всё подсчитано, взвешено и предопределено.
— Какой-то утрированный пессимизм, — покачала головой Анна, слегка нахмурившись.
— Думаешь, у тебя есть выбор? — продолжил Мэрлин, чуть склонившись к ней. — Ты уйдёшь в коммуну? Будешь жить жизнью пролетария? Отец — чиновник. Ты не примешь нейролинк, значит, не станешь специалистом. Коммуны — это отсутствие привычного комфорта. А жизнь пролетария покажется скучной и депрессивной.
— Я никогда не стану чиновником! — Анна вскинула голову, гневно сверкнув глазами.
— Ты уже им являешься, просто ранг пониже, — парировал Мэрлин.
— Ты зашёл слишком далеко, — тихо, но твёрдо вмешался Михаил, чуть придвинувшись ближе к Анне.
— Думаешь, ты лучше? — усмехнулся Мерлин, явно провоцируя. — Ваши мечты — это просто мечты. Всё слишком стабильно, чтобы что-то изменилось. Человек слишком инертен без раздражителя.
— А как же сны? Душа? — не сдавался Михаил. Он взглянул на татуировки на руках Мерлина. — Разве они не говорят, что всё не так однозначно?
— Мало знать, друг, — вздохнул Мерлин, на миг сбавив обороты. — Можно загрузить в себя весь курс физики или политической психологии, но что с этим делать? Как применить? Куда направить? Человек сам не знает, чего хочет. Стоит закрыть базовые потребности, и он тут же бежит себя отвлечь, лишь бы не столкнуться с пустотой внутри. А что такое пустота? Это осознание, что больше ничего не хочешь. Это всё равно что смерть.
Он помолчал, будто раздумывая, стоит ли продолжать:
— Когда-то человека вела нужда. Угроза — реальная или воображаемая — давала цель. Сегодня мы так защищены, что утратили это.
— И всё же, мы организовали эту выставку, а вы на неё пришли, — заметила Анна, обретая спокойствие. — Вы не видите в этом противоречия?
— Когда-нибудь вы поймёте, — отмахнулся Мэрлин, будто его это больше не волновало. — Настоящее всегда за пределами восприятия. Но вам кажется, что то, что за этими пределами, не существует. Но это вовсе не так.
— Звучит как бессмыслица! — пробормотал кто-то из компании.
— Только если не видеть в этом смысл, — спокойно вставил Михаил. — Но разве смысл — это то, что всегда должно быть измерено?
Он внимательно посмотрел на Мэрлина:
— Что вы имеете в виду под "тем, что за пределами"? И как это вообще может иметь значение, если мы этого не ощущаем напрямую?
Мэрлин медленно повернулся к нему, словно решая — стоит ли тратить слова. — Всё, что человек способен измерить, он подчинил. Всё, что не поддаётся подсчёту, он объявил вымыслом. Но это не значит, что оно исчезло. Мы утратили язык, чтобы говорить о глубинном. Мы превратили счастье в продукт, цели — в KPI, а веру — в алгоритм вознаграждения.
— Вы против благополучия? — вмешался Артём с лёгкой усмешкой. — Звучит так, будто богатство и комфорт — препятствие.
— Я не против богатства, — мягко ответил Мэрлин. — Истинное просветление невозможно без ресурсов. Без власти и влияния человек не может влиять, даже если понимает. Но проблема не в деньгах или власти, а в том, что они стали целью, а не средством. Когда цель забыта, любое движение превращается в бессмысленное метание. Тогда и просветление становится декорацией, а человек — функцией собственного страха.
— То есть, можно оправдать всё, если у человека якобы была "высшая цель"? Даже войны? — не выдержала Анна.
— Нет, — покачал головой Мэрлин. — Истинная цель не допускает войны. Осознанность исключает насилие. Человек, знающий, что делает и зачем, не разрушает. Он создаёт.
— Но ведь большинство не знает, чего хочет, — заметил Михаил. — Или думает, что знает, пока не получит.
— Потому что бежит. 80% бегут в духовность от реальности. Думают, что просветление — это отказ, уход, удаление. Но духовность — это реализация. Единственный путь — это путь через действие. Через Кама, Артха, Дхарма, Мокша. Через бытие, обладание, служение и освобождение.
— А почему не получается? — спросил кто-то сзади.
— Потому что нет концентрации. Нет способности держать внимание и аскезу. Энергия утекает в страх, в ложь, в желания, которые не наши. В гнев, в сомнение, в чужие смыслы. В стремление угодить и быть кем-то, вместо того, чтобы быть собой.
— А как отличить свои смыслы от чужих?
— Слушать. Где твоя энергия — там и твой смысл. Что наполняет, то и твоё. Что обесточивает — чужое. Мы живём в проклятиях, которые сами на себя наложили, желая другим того, чего боимся сами.