— Значит, я не первый, кто проходит через это? Сколько людей через это прошло? Что с ними стало?
— Не пройти его нельзя. Отказаться можете только вы сами, и это, собственно, и есть цель испытания. Практика показала положительные результаты. Поначалу почти всем бывает сложно, но затем их жизнь меняется. Кто-то меняет работу, находит или открывает дело, меняет образ жизни и пересматривает ценности, кто-то находит спутника жизни и заводит детей. Всё это очень индивидуально.
— В целом? Значит, есть исключения?
— Да, всё ещё остаются случаи, не поддающиеся систематизации.
— Например?
— Например, некоторые люди отказываются от чипов, уходят в коммуны или начинают бороться с системой. Это для нас потеря, но мы не можем идти против человеческой воли — это противоречит законам цифровой этики.
— Это уже не так страшно, как депрессия и смерть, — иронично заметил Михаил.
— Вы правы. Для этого и существует данная практика. Человеческая жизнь — высший и безусловный приоритет. Ну что, Михаил, теперь вы готовы?
— Да, я готов.
— Тогда повторим процедуру. Расслабьтесь, попробуйте остановить поток мыслей, закройте глаза и слушайте.
Михаил принял расслабленную позу, стараясь остановить внутренний диалог. Его сознание погрузилось в поток образов.
Перед Михаилом медленно раскрывается панорама Земли начала XXI века.
Мир раздроблен: бесчисленные государства, расползшиеся языки, идеологически несовместимые религии, взаимонепонимающие культуры. На фоне глобализации политические и корпоративные структуры ведут изнуряющую, всё более ожесточённую борьбу за доминирование. Михаил будто видит: гигантские руки корпораций тянутся к сердцу континентов, стягивая ресурсы, финансовые потоки, культурные символы. Каждая держава решает свои проблемы за счёт другой.
В воздухе стоит напряжение. Границы дрожат, военные блоки сжимаются, как пружины. ООН — пустая оболочка. Лидеры — марионетки в прямом эфире. Рынки шатаются под атаками хакеров и санкций. Вода, нефть, литий — всё под угрозой. Голод в одних регионах, избыток в других. Дроны с рекламой генно-модифицированной еды над лагерями климатических беженцев. Гигантские экраны обещают безопасность в обмен на подчинение.
Социальное неравенство режет глаз: с одной стороны — элитные небоскрёбы и переполненные гипермаркеты, где большая часть продукции утилизируется; с другой — города-призраки, с обрушенными мостами, голодом, жаждой и голографическими фантомами прошлого: идеями насилия, подавления и тотального контроля. Информация подчинена алгоритмам, а ложь и истина переплетены до неразличимости.
Машин становится всё больше — но это не только техника. Машины — это и коды, и государства, и социальные конструкции. Механизмы распределения власти, капитала, смысла. Человечество создало машины, но стало заложником их логики. Культура механизирована глубже, чем сами ИИ, которым порой оставлено больше свободы, чем человеку, запертому в тюрьму собственных предрассудков. Он проецирует их на всё: на власть, на язык, на роботов — и получает от них отражение, а не освобождение.
Михаил чувствует, как планета входит в фазу предельного насыщения. Мир не в огне — но огонь близко. Всё ещё не разрушено — но всё уже трещит.
На этом фоне, едва уловимо, начинает сгущаться темнота.
Перед Михаилом возникает другая ткань реальности — серая, испещрённая линиями сбоев.
Третья мировая война. Она не началась как война — её не объявили. Она просто случилась в 2028 году став кульминацией противостояния начавшегося в 2006 году когда Россия вышла из международного договора о "Распределении продукции". Медленно. Незаметно. Сначала вместо пушек обрушились биржи. Вместо армий — миллионы строк кода. Михаил видит планету, охваченную хаосом: ИИ-атаки парализуют электросети, беспилотники атакуют города, следуют теракты, вспыхивают локальные конфликты, разгораются торговые войны. Пандемии запускаются утечками из лабораторий — опасные штаммы избирательно поражают по РНК-маркеру. Мегаполисы тонут во тьме.
Люди гибнут не только от оружия, хотя прокси-бои уносят миллионы жизней. Гораздо больше умирают молча — от системных сбоев, отсутствия воды, разрыва логистики, паники, недоступной медицины. Суициды классифицируются как несчастные случаи. Онкология, спровоцированная стрессом и мутагенами, не учитывается. Статистика гибели засекречена. Наступает эра безмолвной смерти.
Постепенно всё перерастает в глобальный конфликт между Капиталистическим Западом, охваченным идеями технофашизма, и Традиционным Востоком, утвердившимся в неокомунистической повестке. Это становится зеркалом середины XX века, только теперь государственные интересы пересекаются с интересами транснациональных корпораций, внедряющихся в правительства через демократические механизмы. Кто контролирует СМИ, видеохостинги, кинематограф и социальные сети — тот контролирует массовое сознание. А значит — и власть.
Экономические оси рушатся. Запад и Восток — как два изнурённых титана — сражаются на виртуальных аренах и реальных полях боя. Финансовые войны переходят в энергетические, энергетические — в ресурсные, ресурсные — в идеологические, а затем — в физические. Финансисты наживаются на крахах. Промышленники разжигают конфликты руками ЧВК и религиозных сект. Всё — прокси. Всё — по шаблону. Только гибель настоящая. За ширмой государств всё чаще угадываются силуэты древних аристократических домов, ведущих свою скрытую войну против плебеев уже тысячу лет.
Война завершается формальным разделением мира на макрорегионы: блок НАТО и AUKUS, монархии Ближнего Востока, Хартленд во главе с Россией и её союзниками. На карте — мир, но на деле — замороженное напряжение. Каждая сторона готовится к последнему рывку, чтобы навязать человечеству свою версию глобального порядка.
И вот — вспышка. Реальный огонь. Война принимает облик, который уже не скрыть.
Четвёртая мировая война. Она начинается в 2050 году — спустя двадцать лет после завершения предыдущей. Формальный повод — столкновение Китая и Индии, претендующих на роль новой сверхдержавы. Один борется за контроль над техноинфраструктурой, другой — за ресурсы и геополитическое лидерство в Южной и Центральной Азии. Горячая фаза разгорается на гималайском фронте, но быстро выходит за региональные рамки.
США и Россия в прямом бою не участвуют. Америка выстраивает непреодолимый океанский барьер, превращая флот и спутниковую сеть в инструмент тотальной изоляции. Россия укрепляется в центре Хартленда — континентальном бастионе, опирающемся на альянсы, возникшие в пламени Третьей мировой. Они не сражаются напрямую — они становятся идеологическими полюсами.
Европа расколота на три части. Восток давно интегрирован в орбиту Хартленда. Запад — формально в НАТО, но фактически дезорганизован. Центр — зона глубокой нестабильности, где скрыто и системно разворачивается гражданская война нового типа.
Демографический перелом уже произошёл. Большинство населения Западной и Центральной Европы — мусульмане. Ислам стал не просто культурой, но политической основой сопротивления. Миграционные волны, климатические катастрофы и религиозный ренессанс середины XXI века изменили лицо континента. Всё больше жителей Европы тяготеют к монархиям Ближнего Востока — в них видят не диктатуру, а опору: семью, закон, традицию, веру.
Начинается война технофашизма против гражданского общества. Её не объявляют. Но она охватывает всё: улицы, школы, суды, транспорт, алгоритмы. Боевые дроны, антропоморфные платформы и подконтрольные корпорациям и государствам ЧВК подавляют мятежи и воюют друг с другом повсе планете словно пираты в море, стихийные выступления, цифровое неповиновение. Цель — не уничтожение, а обезличивание, вымывание воли. Удар приходится по бедным районам, где ислам стал формой политического сопротивления, где мечеть — это уже не только храм, но и центр самоорганизации.
На улицах появляются флаги с восточной символикой. Государства теряют контроль над значительной частью своих столиц. Появляются анклавы, живущие по законам шариата. Старые суды рушатся, социальные институты распадаются. Европа становится ареной, где сталкиваются не только идеологии, но и фундаментально разные представления о человеке, власти и истине.