И Аугусто вернулся домой.
II
Когда слуга открыл ему дверь…
Аугусто был богат и одинок. Старушка мать умерла всего за полгода до этих мелких событий, он жил со слугой и кухаркой, давнишними домочадцами, еще их родители жили в доме Пересов. Слуга и кухарка состояли в браке, но детей у них не было.
Когда слуга открыл дверь, Аугусто спросил, не приходил ли кто в его отсутствие.
– Нет, сеньорито.
И вопрос, и ответ были просто ритуалом — Аугусто почти никого не принимал дома.
Он вошел в кабинет, взял конверт и надписал: «Сеньорите Эухении Доминго дель Арко. В собственные руки». И, положив перед собой чистый лист бумаги, облокотился на стол, подперев голову обеими руками и закрыл глаза. «Сперва подумаем о ней», — решил он. И напряженно стал вспоминать в темноте сияние ее глаз, случайно увлекших его.
Так просидел он некоторое время, вспоминая облик девушки, но там, на улице, ен ее и не рассмотрел, а потому пришлось ее вообразить. Благодаря сильному напряжению в голове Аугусто возникла зыбкая, овеянная грезами фигура. И он заснул. Он заснул, потому что прошлую ночь его мучила бессонница.
– Сеньорито!
– А? — воскликнул он, просыпаясь.
– Кушать подано.
Что его разбудило на самом деле — голос слуги или аппетит, эхом которого только и прозвучал этот голос? Тайны психологии! Так думал Аугусто, направляясь в столовую со словами: «О, эта психология!»
Он с удовольствием съел свой каждодневный обед: яичницу, бифштекс с картофелем и кусочек сыра. Потом выпил кофе и уселся в кресло-качалку. Закурив сигару, Аугусто произнес: «Ах, моя Эухения!» — и приготовился думать о ней.
«Моя Эухения, да, моя, — говорил он, — та, которую я создаю наедине с собой, а не та другая, из мяса и костей, случайное видение, мелькнувшее у дверей маего дома, не та, о которой говорила привратница! Случайное видение? А какое видение не случайно? В чем состоит логика видений? Она подобна логике смены фигур, возникающих из дыма моей сигары. Случай! Случай — вот внутренний ритм всей мировой жизни, случай — это душа поэзии. Ах, моя случайная Эухения! Вся моя жизнь, тихая, скромная, однообразная — это пиндарическая ода, сотканная из множества мелочей повседневного. Повседневное! Хлеб наш насущный даждь нам днесь! Даждь мне, господи, все это множество насущных пустяков. Мы, люди, не изнемогаем от великих страданий и великих радостей, потому что эти страдания и радости приходят к нам окутанные густым туманом мелких событий. И наша жизнь — туман. Жизнь — туманность. Сейчас из туманности возникла Эухения. А кто она, Эухения? Ах! Я понял, что уже давно ищу ее. И пока я искал ее, она сама вышла мне навстречу. Быть может, именно это и есть находка? Если человек находит видение, которое он искал, так не потому ли, что само это видение, сжалившись, выходит ему навстречу? Не вышла ли Америка навстречу Колумбу? Не вышла ли Эухения мне навстречу? Эухения! Эухения! Эухения!»
И Аугусто спохватился, что произносит имя «Эухения» вслух. Слуга, который как раз проходил мимо столовой, услыхав его голос, вошел:
– Вы звали, сеньорито?
– Нет, тебя не звал. Но обожди, ведь тебя зовут Доминго?
– Да, сеньорите, — ответил ему Доминго, ничуть не удивившись подобному вопросу.
– А почему тебя зовут Доминго?
– Потому что меня так зовут.
«Хорошо, очень хорошо, — подумал Аугусто, — нас зовут так, как нас зовут. Во времена Гомера все люди и вещи имели два имени, одно им давали люди, а другое — боги. Интересно, как называет меня Бог? И почему бы мне не назвать себя иначе, нежели меня зовут другие? Почему бы не дать Эухении другое имя, отличное от того, каким ее называют другие, например, привратница Маргарита? Как же я ее назову?»
– Можешь идти, — сказал он слуге.
Поднявшись с кресла, Аугусто направился в кабинет, взял перо и начал писать:
Сеньорита! Сегодня утром под нежным небесным дождем вы прошли, случайное виденье, мимо дверей дома, где я еще живу, но где уже нет очага. Пробужденный, я дошел до дверей вашего дома, но не знаю, есть там у вас очаг или нет. Меня привели туда ваши глаза — блистающие звезды-близнецы в туманности моей жизни. Простите меня, Эухения, и позвольте мне фамильярно называть вас этим сладчайшим именем, простите мне эту лирику. Я живу в постоянном и бесконечном лирическом потоке.