К моему удовольствию, часть пути, до того как свернуть на другую ветку, поезд ехал вдоль Темзы — мы должны были снова вернуться к ней перед самым концом путешествия. Но это были мрачные пейзажи — предместья Лондона, а потом сельская местность, серая и унылая под хмурым небом, и я довольно скоро отвернулся и стал читать газету. Я снова выглянул в окно из-за того, что изменилось освещение, и, присмотревшись, увидел, что начался снег. Я не сумел подавить возглас изумления и восторга — ведь хотя, возможно, в детстве это и было мне знакомо, но в сознательном возрасте я снега не видел и сидел, завороженный кружащимися хлопьями и белеющими прямо на глазах полями, а поезд тем временем мчался вперед. Потом в вагоне зажглись лампы, и внешний мир сразу словно бы потемнел и отступил, хотя время от времени крупные снежинки бесшумными брызгами падали на стекло, и их тут же сдувало снова.
Мы остановились на станции, потом еще на одной, но никто не вошел в наше купе. Я продолжал читать газету, хотя то и дело отрывался от нее, чтобы посмотреть на снег, и, когда поднял глаза, обнаружил, что женщина напротив пристально на меня смотрит. Я не столько увидел — поскольку я не поворачивал к ней головы и не встречался глазами, — сколько почувствовал на себе ее взгляд, и в конце концов я стал ощущать от этого дискомфорт и уже собрался нарушить молчание, но тут мы как раз остановились на небольшой станции. Никто не стоял на платформе, никто не вышел из поезда и не сел в него, но мы не отъезжали, просто ждали в холоде и тишине, нарушаемой лишь доносившимся сверху поскрипываньем багажной полки. Я выглянул. На платформе не было даже носильщика. Снег над крышами был похож на летящие в небе перья.
— Вернитесь.
Я резко повернулся. Она говорила тихо, но весьма решительно и отчетливо.
— Прошу прощения?
Глаза у нее были совершенно синие, зрачки расширенные и смотрели не столько на меня, сколько в глубь меня — с каким-то странным отстраненным выражением, как будто она видела не меня, а нечто потустороннее.
— Вам нельзя идти. Я чувствую это очень сильно. Вы должны держаться подальше.
В голове у меня прозвучал голос Бимиша: «Оставьте это» — и Вотейбла: «Остерегайтесь», — и я невольно задрожал и вжался в спинку сиденья, подальше от пристального взгляда этой женщины, ощутив внезапный страх от этих явно не связанных одно с другим, но абсолютно недвусмысленных предупреждений. Я отвергал гадания цыганок и прочие подобные суеверия, но здесь было слишком много таинственных намеков и происшествий. Я посмотрел ей в лицо. Внезапно выражение ее изменилось, она вышла из состояния, походившего на транс. Взгляд ее сосредоточился на мне, она улыбнулась и слегка покраснела.
— Я должна принести извинения. Но когда это так ясно, я ничего не могу с собой поделать. Это приходит без предупреждения. С того момента, как вы вошли в купе…
— Сударыня?..
— Меня зовут Виола Куинсбридж. Мой муж — сэр Лайонел — судья.
— Боюсь, я плохо знаком с Англией, леди Куинсбридж, я почти никого не знаю, ни о ком не слышал. — Я протянул ей руку. — Джеймс Монмут.
— Да, разумеется. Вы путешествовали. Вы… — Лицо ее вновь омрачилось. — Но это не прошлое — или не совсем… это — будущее.
— Я должен спросить, что вам обо мне известно.
— Ничего. Я не видела вас и ничего о вас не слышала вплоть до сегодняшнего дня.
В купе висела полная тишина, нарушаемая лишь ее негромким, взволнованным голосом. Мы все еще стояли на пустынной сельской станции. Время от времени до нас доносилось слабое шипение пара или железный лязг от головного паровоза. Я видел, что кромка платформы теперь стала белая от выпавшего снега.
— Это бывает порой очень неловко — замешательство, которое я испытываю — мне нечто говорят — я получаю предупреждения. Я делаюсь такой ужасно осведомленной о… — ах, о надвигающейся смерти, опасности, о сгущающемся вокруг кого-то зле — обычно это человек, которого я не знаю вообще, но очень редко это бывает друг, что еще хуже. Со мной такое случается с самого детства. Я никогда не пытаюсь на это влиять, намеренно вызывать это состояние, даже напротив, но это настолько сильнее меня, что я не могу противиться.
Я понял, что она сказала правду.
— И эти… предчувствия оказывались когда-нибудь верными?