— Никто, — громко, отчетливо проговорил я с насмешкой — и тут же вздрогнул от звучания собственного голоса. — Ничто. — Я двинулся к ближайшей винтовой лестнице и начал подниматься, мои шаги отзывались в неподвижности резким эхо.
Галерея была темной, высокой и узкой — проход между стеллажами для книг и деревянными перилами помещения всего фут или два шириной. Я погасил свой фонарь. Воздух здесь был более холодным, но в то же самое время странно безжизненным и спертым, словно бы пыль веков, пыль книг, учености и размышлений, заполнила всё, исключая любую свежесть.
Тихое дыхание донеслось снова, из другого места, в темноте прямо передо мной; я начал медленно продвигаться вперед, потом остановился, еще несколько шагов — и опять остановка, но оно каждый раз оказывалось вне досягаемости. Я посмотрел в огромную полость лежавшего внизу помещения. Каждая тень походила на припавшую к земле съежившуюся фигуру, каждый угол скрывал нечто, наводящее ужас. Там не было никого. Не было ничего. Было все, что угодно.
— Кто здесь? — сказал я. — Что вы от меня хотите? — Или сказал бы, если бы мне не перехватило горло, а язык не прилип к нёбу так, что я не мог издать ни единого звука. Я хотел бежать, но не мог, и знал, что это именно то, что и предполагалось, меня должно было испугать ничто, мои собственные страхи, мягкое дыхание, скрип половицы, сама атмосфера, таившая угрозу.
Но, простояв какое-то время молча и неподвижно, я призвал достаточно сил и нервного равновесия, чтобы медленно, шаг за шагом, двинуться вокруг галереи, то и дело оглядываясь, но ничего не видя, пока не дошел до последней лестницы и по ней снова спустился вниз. Когда я вернулся в коридор и закрыл за собой дверь библиотеки, я заметил свет, беспорядочно перемещавшийся на противоположной стене, и, заворачивая за угол, поймал краем глаза одетую в темное фигуру, медленно двигавшуюся с фонарем в руках — привратник, предположил я, совершает свой обход, и почувствовал волну облегчения, настолько сильного, что у меня подкосились колени и пресеклось дыхание, и я был вынужден несколько секунд простоять, прислонившись к стене, так у меня закружилась голова.
Это был он, он наблюдал за мной, он за мной следовал, возможно, стоял внизу, в темноте библиотеки; исполняя свой долг и заподозрив, что это воры, подошел, тихо и незаметно, чтобы проверить. Узнал ли он меня, видел ли он меня вообще — выяснить этого я не мог, но если и так, он решил предоставить меня самому себе, и я был ему за это признателен — я испытывал некоторую неловкость из-за того, что бродил здесь, пробуя двери, входя без приглашения в комнаты, а потому предпочел, не заговаривая с ним, тихо вернуться в свои апартаменты.
Он вышел в обитую сукном дверь еще до того, как я достиг поворота коридора; я больше не видел его мерцающего фонаря. Все было спокойно. Портреты безучастно взирали на меня со стены, пока я шел мимо них, но у меня больше не было ощущения, что за мной наблюдают.
А потом я услышал что-то еще. Оно донеслось из-за двери, дубовой двери, расположенной в углублении, за зеленым занавесом, который был наполовину задернут и частично скрывал ее.
Я встал рядом с ней и подождал, прислушиваясь. Звук донесся снова, слабый, откуда-то изнутри, очень издалека, и был вполне узнаваем. То, что я услышал, было плачем маленького мальчика — всхлипы, то слегка приглушенные, то отчетливые, как если бы он поднимал голову, а потом снова закрывал лицо, порой, в промежутках, дыхание его прерывалось словно от одышки, а затем он вновь продолжал плакать. Это был плач, столь безутешный, исполненный такого одиночества и отчаяния, что я почувствовал возмущение и гнев и порыв срочно спасти его, успокоить, помочь, защитить. Я потянулся к ручке двери, готовый распахнуть ее и ворваться туда, но замок не поддался: дверь была заперта, и хотя я толкал ее и тряс ручку и даже дважды принимался колотить изо всех сил, я не добился никакой реакции, а плач все продолжался и продолжался, не стихая, и я не мог больше этого выносить. Я не сумел прорваться туда, к нему, но был человек, который, несомненно, это сумеет.
Я бросился по коридору к обитой сукном двери. В школьном дворе толстым слоем лежал мягкий снег, и его поверхность, тускло мерцающую голубым в лунном свете, не нарушали никакие следы или отпечатки ног. Было чрезвычайно холодно, воздух потрескивал от мороза. Я пребывал в таком беспокойстве из-за страданий невидимого мальчика, что в тот момент даже не задумался о девственно чистом состоянии снега, только ринулся прямо через него, увязая в сугробах и прокладывая себе путь с немалым трудом. Я запыхался и отчаялся найти привратника — надо бы для начала поискать его в сторожке, и я молился, чтобы он уже вернулся туда, — в противном случае он мог быть где угодно среди этих незнакомых зданий, продолжая свой ночной обход.