Я вышел из гримерки и встретил попавшихся мне на встречу двое работников, а возможно и актеров театра.
— Отличный концерт! — поблагодарили они меня.
— Спасибо, — бросил я, — ребята нужна на время хорошая настольная игра, помогите.
— Домино годиться? — улыбнулся один.
— Самое то, — обрадовался я.
Минут пять ушло на поиски игры. После чего я быстро метнулся обратно в гримерку.
— Вы все предатели, — пророкотал Высоцкий, — и ты тоже, — он ткнул пальцем в меня.
— Владимир Семенович, — я подсел рядом, — через два часа ваш выход, спектакль, пьеса Горького «На дне».
— И че? — Высоцкий помотал головой, пытаясь вспомнить какой сегодня день недели, месяц и год.
— Ты Володя, — я похлопал его по плечу, — Бубнов, бывший хозяин обувной мастерской.
— Это я знаю, — что-то такое стал вспоминать Высоцкий.
— Этот, — я показал на Петю Калачева, — Костылев, хозяин ночлежки. По мизансцене вы играете в домино.
— Да? — удивился бард.
Я вывалил из пенала бакелитовые прямоугольники с белыми точками на журнальный столик.
— Репетируйте, через два часа ваш выход, — закончил я короткий инструктаж.
Когда мы возвращались на сцену, Наташа засомневалась, — думаешь, прокатит с домино?
— На какое-то время да, — ответил я, — всяко лучше, чем лежать связанным.
Когда мы продолжили дискотеку, когда прожекторы театральных софитов ударили нам в лицо, и замигала светомузыка, а разгоряченная молодежь стала лихо отплясывать под неизвестные пока широкой публике хиты, я подумал, что во всем этом есть некая магия. Вот сейчас, в данный момент времени, в этом месте, ничего не существует, кроме радости и веселья. Ведь все неприятности и невзгоды мы оставили за кулисами, а публика свои проблемы за дверями танцевального зала.
Автовокзал Ростова Великого располагался на Соборной площади, недалеко от того места, где вчера вечером мы делали дискотеку. И если смотреть строго на юго-восток, то можно было любоваться куполами Успенского собора. А если разглядывать саму автостанцию, то ваши глаза должны были упереться в плакат, на котором рабочий в профиль держал в одиночестве красный серп и молот. Художник либо решил сэкономить краски на фигуре колхозницы, либо был ярым женоненавистником, потому что краску на огромный в диких заломах флаг он не пожалел.
— Я же уже извинился, — промямлил Высоцкий, прижимая, как любимую девушку, зачехленную гитару к животу, — и ребята меня простили.
— А ты сам себя простил? — спросил я барда.
— А хочешь, я сейчас сделаю стойку на руках, — вдруг оживился Володя, — и пока ты меня не простишь, я с них не сойду. Граждане не проходите мимо! Только одно выступление в вашем Богом поцелованном городе!
Народ действительно подтянулся к нашей необычной парочке.
— Сынки, что продают то? — заинтересовалась глуховатая старушка.
— Глупость бабушка человеческую продают! — крикнул я ей в ухо.
— Ой, мне этого не надо, — старушка засеменила дальше.
— Внимание всем! — громко обратился я к остальным зевакам, — проходит следственный эксперимент! Кто желает пойти свидетелем, пожалуйста, записывайтесь.
Однако от слов следственный эксперимент и свидетели, горожане разбежались, как черти от ладана.
— Был один хороший поэт в Древнем Риме, — я не знал, как намекнуть Высоцкому на его короткую, хоть и яркую жизнь, поэтому начал издалека.
— И что? — удивился бард.
— Песни писал, стихи, в театре играл, мечтал сам делать свои постановки, — и в кино снимался тоже, подумал я про себя, — всем хорош, но пил много. Друзья хотели ему помочь избавиться от алкоголизма и пристрастили его к наркотикам.
— Хороши друзья, — грустно усмехнулся Высоцкий.
— Вот, вот, — я не определённо махнул рукой, — в один печальный день, чтобы поэт не буянил, его связали простынями, это спровоцировало сердечный приступ. Умер гений прошлого в сорок два года. Так и не поставил задуманный им спектакль про жизнь народного Героя.
— Про Спартака, что ли? — что-то из истории попытался вспомнить поэт.
— О, а вот и твой ЛИАЗ 158, сообщением Ростов — Москва, — я указал на тарахтящий автобус грязно-белого цвета, — ты, Володя, хорошо подумай, хочешь ли в будущем поставить свой спектакль, или снять свое кино. Или может, желаешь в сорок два года также бездарно помереть?
— Ты идеалист. Нам актёрам вообще трудно не пить, — ответил Высоцкий, подойдя к автобусу.