Туманность
1
Многих звезд, что видно в провале ночного неба, уже давно не существует, а свечение их, как посление сообщения давно утерянного в космосе корабля с людьми на борту. Поступают в диспетчерскую всех заселенных планет каждый день сигналы, десятилетиями блуждавшие в вакууме. На них запись еще живой речи. Всем известно, что выживших уже нет, но сообщения все идут и идут – доносятся из динамиков, от чего нервно холодеет сам рассудок. Каждый день слышны отчаяные голоса безвозвратно потерявшихся людей, которые знают, что на спасение надежды нет. Так и взорвавшиеся, рассыпавшиеся в холодную туманность звезды, но свет все бежит по пустому пространству как мираж некогда бывшего великолепия.
Миллиарды жизней погребены в земле. Миллионы звезд рассеялись без следа – и свет их приглушило глубокое пространство. Теплые тела стали холодными – огонь превратился в розовый лед. Память цепляется за время, а время уносится в пространство, которое искажается горизонтом событий массивных черных дыр.
– Моя жена очень любила систему Этэрны. Ее как тянуло к ней, – говорил Павел сидя за столиком с красивой средних лет восточной женщиной по имени Нэхид. – Она была подписана на журнал «Далекий-близкий дом» и больше всего интересовалась именно этой планетой. Жена все мечтала наконец перебраться туда. Хотела как первые поселенцы построить домик где-то около реки и выращивать свою плантацию. Как раз тогда особенно нужны были не столько инженеры, сколько ботаники и всякие там садовники. Их отправляли по льготным тарифам. Хотя и сейчас, вроде, тоже самое. До сих пор дефицит. Не многие хотят отправляться так далеко, хотя планета, на сколько я знаю, очень похожа на Землю.
Только сегодня, за три года и шесть месяцев полета он познакомился с Нэхид за обедом в столовой транспортного корабля. Она сама подсела к нему, вежливо спросив с сильно выраженым акцентом, можно ли ей за этот столик. «Конечно!» – Павел был очень рад, но флегматичный его характер не выразил того в мимике лица.
– Вы хотите исполнить ее мечту, поселившись там, где-то у реки, самому? – Акцент придавал ее речи особую привлекательность, как подчеркивая обаятельные черты ее сдержаного восточного лица, за исключением теней на глазах не знающего косметики.
– Почти. Она умерла вместе с нашей дочерью, – глядя в сторону пустым взглядом сказал Павел. – Я хочу их похоронить на Пандемосе. Это единственное, ради чего я отправился, а там уже… – Поняв, что начинает углубляться, раскрывая свою мучительную тоску незнакомому человеку, Павел прервался и продолжил говорить, стараясь держаться поверхности. – Дочь тоже обожала Пандемос. Это ее мать пристрастила. Не специально, конечно, но они обе любили вечерами помечтать и даже выдумали мне роль крупного планктатора. Ей было восемь, – все же выдавил из себя Павел давно утерянную печаль, вырвавшуюся как по привычке. Было больно вспоминать о всем этом, но уже не до слез. Теперь только тоска, пустота и отсутствие смысла. Он не знал, что будет делать, когда придаст тела когда-то любимых земле. Больше цели нет. Может и покончит собой, – размышлял временами Павел. Эта мысль стала настолько привычной, обыденной и каждодневной, что вполне была сопоставима мысли прочитать ту или иную книгу – уже без особого интереса, всегда блекнущего с годами; только ради того, чтобы скоротать время на корабле.
Нэхид задумчиво, немного прищурив свои темные, погруженные в тени глаза, промолчала глядя на столик, занятый молодыми людьми с неприятными острыми чертами лица; один из них постоянно бегал глазами, как грызун все высматривающий добычу мельче себя. Губы женщины всегда были выстроены строгой прямой линией, при этом не сглаживая их изящного в очертаниях рельефа, но даже подчеркивая его переходом с кончиков рта к гладким щекам, а затем украшая красивый овал лица чуть возвышающимися скулами. Она ничего не сказала и совсем не двигалась, мягко зажав пальцами левой руки столовый прибор. Видно было, что Нэхид очень призадумалась, и не просто так, а будто продумывая что-то особенно для себя важное.
– А вы по какой причине отправились так далеко? – спросил Павел, чтобы переломить молчание за их столиком. В самой столовой было достаточно шумно. Народ продолжал прибывать. – Вы тоже летите одна? – и сразу подумал, что он то летит не один. Павел не мог сказать, что он один – это обесценивает самых дорогих, хоть и давно умерших людей, но ведь слова ничего не значат, если осязаемые чувства, когда-то бывшие собранными в центре мироздания, ныне распылены и уносятся в разные стороны, теряясь в безжизенном холоде. Они – жена и дочь – находятся в его комнате, в специальных саркофагах со стеклянной поверхностью, чтобы сохранять тела умерших столько, сколько понадобится. С появлением саркофагов по всей Земле и уже на некоторых колониях появилось движение за сохранение тел умерших людей на будущие времена, когда человечество научиться воскрешать умерших. В одной из подконтрольной Земле колоний, где все еще такие вопросы принимаются с опасением, решая эту проблему, уничтожили разом два города. Пресса призывала руководство колонии осудить, потому как с экономической точки зрения это нанесло значительный ущерб, и прежде всего метрополии. Дело удалось замять заверениями, что ущерб этот раздут прессой намерено и вполне себе восполним эмиграцией из бедных районов Земли.