4
Свет на корабле и раньше временами мелькал – обычное дело, но чтобы он пропадал на несколько минут – такого еще не бывало. По ночам Павлу казалось, что стены немного вибрируют – не совсем они, но будто что-то вдалеке, в глубине корабля содрогается, волнуется. Но до тех пор, пока не стал пропадать свет, он не придавал этому и малое значение. Уверен Павел не был, но, кажется, это первые синдромы tantibus esse – старое название давно открытой болезни которая лечится прикосновением ног к земле, иными словами – ощущением настоящей, твердой опоры под собой, если, конечно, болезнь совсем не запущена.
«Разве после стольких лет.., после этих видов из окна, можно почувствовать опору? Земля уже никогда не станет твердой.» – Беспокоимый далекими вибрациями, доходящими до стен его комнаты, волновался Павел о крепости своего рассудка.
Если это на самом деле tantibus esse, то кто ему поверит? Считается, что транспортные корабли защищены от любых проявлений синдромов этой болезни; на каком основании, Павел не интересовался. Но врач, который и без того с неохотой берется за обыкновенные болезни пассажиров этого дешевого рейса, где даже полиция ленится расследовать малейшее преступление, и слушать Павла не станет. Здесь это душевное расстройство проявиться никак не может, а потому он, Павел – подумает врач, если вообще будет его слушать, – либо наркоман, уже не знающий как на этом корабле, где уже все почти закончилось, добыть хоть что-то для морального только утешения, или – подумает этот врач – Павел из тех обыкновенных неадекватных личностей, которыми переполнен этот рейс. Их он уже вполне наслушался, а потому порой двери его кабинета закрыты на неделю и больше, и сам он не совсем морально утешается выписыванием себе на постороние имена разные таблеточки от многих тяжелых болезней.
По ночам душ стал подтекать, то есть Павлу казалось, что с потолка громко падают непрозрачные коричневые капли воды, ударяясь о пластик, которым отделан душевой уголок каюты. Словно старые механические часы, что находятся в музеях Земли, они как секундная стрелка рушатся на пол, издавая неприятный всхлип. Именно неприятный, как и вонь; ужасная вонь, поднимаемая этой протекаемой водой на потолке. Когда принимаешь душ, пахнет скверно, но не так – терпимо; ночью же невозможно. Раз десять Павел встает и проверяет: действительно капает, или нет, но ничего не видно, потому что на полу сухо, а на потолке – как нарочно – капля застывает или в миг испаряется. А вонь все стоит, ужасная вонь, нестерпимая!
Иногда бессонными ночами Павла утешали жена с дочерью, на сколько возможно утешиться около их замерших тел под стеклами саркофагов. Можно посидеть около жены или дочери и кое-что вспомнить, зацепиться за какой-то случай и до запятой в памяти повторять разговор с женой или наивные рассуждения маленькой дочери. Столько было счастливых дней, а те восемь лет из жизни его «Жемчужины» самые незабываемые, самые драгоценные, за которые Павел поклялся цепляться всеми силами, но, в итоге, не смог. Космос взял свое – преобразил по холодному образу своему и пустому подобию!