Его постоянно толкают, в воздухе смешивается целая куча ароматов, но последней каплей служит недовольный взгляд Алекса, который, кажется, кроме него и не замечает никого больше.
Проводнику только и не хватало, что ревности от призрака-музыканта к маленькой девчонке, которая вечно попадает в неприятности и приходит к нему жаловаться.
В зале, где лишь половина - живые, становится слишком жарко. Проводник скидывает форменную куртку, оставаясь в светло-сером, грубо вязаном свитере, и жалеет, что не может снять и его тоже. Осматривает залу снова, надеясь найти на маленьких резных столиках у стен какие-нибудь напитки, желательно покрепче, ну или хотя бы чай на подносах прислуги - должна же здесь быть прислуга? - но тщетно. Мэр слишком долго был призраком и совсем позабыл, что нужно живым.
Чертыхается себе под нос и слышит надменный смешок чуть левее плеча.
Хозяйка имения смотрит на него почти с пониманием и даже не закатывает глаза, когда он пятится к стене, чтобы оказаться как можно дальше от неё. Они оба прекрасно знают, как её чары влияют на мужчин, не зря же душа стала платой демону за силу. Они оба не хотят, чтобы случилось то, что неизбежно случается всегда.
Она мягко даже не идёт, плывёт мимо него, и остальные расступаются, пропуская её в самый центр. То, что Хозяйка имения явилась сюда, уже само по себе означает, что ситуация и правда критическая. И как бы её ни опасались и не любили, жители внимательно слушают, что она говорит. Хотя бы потому, что как минимум половина из них подозревает именно её в странном поведении тумана.
Проводник же, наверное, в первый раз рад её присутствию. Именно благодаря ему он уже через пять минут оказывается на спасительной прохладе площади.
Один.
Проводник ненавидит толпы, и по большому счёту ему плевать, что там решат остальные. Что от него понадобится, он и так сделает, но вот придумывать планы? Он никогда не был инициатором ни в той, далёкой и почти забытой жизни, ни в этой.
***
От сити холла до его дома на станции рукой подать, но несмотря на надвигающийся туман Проводник решает пойти в обход.
Подумать. Может, что и получится.
Другие ненавидят туман, боятся, но он чувствует... что-то ностальгическое, глядя на него. В конце концов, он же Проводник и имеет дело с туманом чаще любого другого жителя в городе. Он знает о тумане то, о чём другие, даже Детектив с Охотницей, и не подозревают.
Тёмные полупрозрачные щупальца облизывают мыски его сапог, обвивают, поднимаясь всё выше, и он понимает, что пора бы закругляться, иначе наутро его найдут новой жертвой, но... По привычке достаёт из-за пазухи пузатый керосиновый фонарь и зажигает. Поднимает на уровень глаз и всматривается в клубящуюся бездну.
Он боится того, что может увидеть.
Он не хочет видеть этого, но всё равно ищет намётанным за долгие годы жизни в городе взглядом.
Ещё одно, что про туман не знает никто кроме него.
Далеко не все добираются до города Теней живыми, и имя Могильщик подошло бы ему не меньше, чем Проводник.
Часом позже он всё таки добирается до своей сторожки и, ввалившись в холодную комнату, первым делом разводит в небольшой железной печке огонь. Не заметил даже, как нацепил куртку обратно, и даже так замёрз до чёртиков. Можно было бы пойти в дом, но... Проводник ненавидит толпы, но и одиночество недолюбливает тоже. Особенно после туманных обходов.
Дом куда больше сторожки, он пустой, и кажется... кажется, они могут пойти за ним туда. Чтобы мстить за то, что он в очередной раз не успел. Чтобы заставить страдать так, как страдали сами, и, наверное, даже имеют право, но Проводник - эгоистичная сволочь и не хочет этого всего.
Он и проводником-то становиться не хотел, город сам всё решил за него.
В реальность его возвращает свист закоптелого, но любимого чайника, и Проводник, наполовину залив кружку чёрным кофе, вторую разбавляет бренди.
Приятный жар расходится по телу, до самых косточек прогревает, и плевать, что последние кубики рафинада Валери скормила своему любимцу, пока в очередной раз околачивалась здесь. И так сойдёт, он непривередлив.
Главное, что теперь он чувствует себя куда больше на этой стороне, чем на той.
Садится в стоящее напротив печки старое, местами заштопанное чересчур заботливой Джульеттой кресло, которое, судя по выцветшей обивке, когда-то было богатого кораллового цвета, и сползает, пока не упирается лопатками в пружинистую спинку.
Глоток, и приятная пустота селится в голове, выдворяя оттуда все ненужные мысли. Ещё один, и на губах появляется лёгкая улыбка. Со стороны, наверное, его заросшее полуседой щетиной лицо выглядит жутковато, но ему откровенно плевать.