— И потом, — сказал я, — вот что хорошо: существа прошлого, которых мы видим, не могут видеть нас, потому что мираж не может быть двусторонним. Африканские миражи никогда не бывают двусторонними.
— Разумеется, — подтвердил геолог. — Можно получить от прошлого непосредственное впечатление: небосвод со своими более или менее удаленными звездами дает нам каждую ночь столько изображений прошлого, сколько имеется на нем звезд. Но непосредственного впечатления будущего получить нельзя. Значит, если бы мы, скажем, вскочили и закричали, динотерий ничего не увидел бы и не услышал.
Мы вышли из-за своего скалистого укрытия, вернув себе всю свою беспечность. Наши башмаки оставляли на влажном песке отпечатки. Современные башмаки… доисторический песок…
Флери-Мор некоторое время, скрестив руки на груди, смотрел на волны, потом заговорил:
— Вы не знаете, какое волнение испытываю я перед лицом этого юного моря, этого моря первых времен мира, еще близких к той первобытной эпохе, когда вся Земля была единым мором!.. Отсюда вышла вся жизнь. Все, что Дышит и движется, вышло из недр этого океана, который и сам словно дышит и движется, как несчетное множество живых существ… Вот первоначальное море, и вот оно близ своего первого начала! Вот колыбель всего живого, праматерь человека, где уже есть вкус слез и крови и звук рыданий!
Нам выпало несказанное счастье видеть это море в дни его юности. В этот возродившийся для пас час оно едва только окончило свое великое дело. Оно выслало на еще узкие материки все создания, порожденные его лоном. Эпоха ящеров давно миновала. Они изменились, превратились в птиц и млекопитающих. Гигантские драконы не вернутся больше. Теперь должен появиться некто другой. Теперь в недрах обезьяньего племени смутно зарождается человек, и в мозгу какого-нибудь шимпанзе начинает свой путь Вергилий…
Наступило недолгое молчание, заполненное шумом прибоя.
Я осмелился заговорить:
— Ну, уж если путешествовать во времени, то я предпочел бы зайти дальше, в эру, предшествующую этой. Прекрасное зрелище — динозавры, Флери-Мор! Быть может, самое удивительное на всей Земле во все ее времена!
— Ну! — возразил Флери-Мор. — Все ваши диплодоки, мегатерии и прочие игуанодоны были морским населением. Они жили в воде почти всегда, а не так, как нам показывают книги и музеи. Не жалуйтесь: разве динотерий, которого мы видели, не кажется запоздалым осколком гигантской фауны?
— Это не ящер, — сказал я с сожалением.
— А я, — продолжал он, все время переводя взгляд с моря на пальмовую рощу и с берега на сосняк, если бы я мог выбирать, я бы остановился на менее отдаленной эпохе, на том геологическом времени, когда в животном окончательно проявился наконец человек. Ах, увидать первых людей! Адама и Еву неоспоримой геологической книги бытия!..
— Вот и птицы возвратились, — заметил я. — Они ловят рыбу вдали. Оперение у них кажется белым, пли же так оно выглядит издалека на солнце… Это огромные чайки.
— Мне бы так хотелось узнать, что это за птицы, пробормотал Флери-Мор. — Но не будем терять драгоценного времени и постараемся разглядеть по крайней мере то, что есть поблизости. Вон там я вижу чудовищные груши. Попробуем подойти к лесу.
Геолог сделал несколько шагов, нащупывая почву ногой и вытянув руки, словно вдруг ослеп: боялся реальных препятствий, скрытых миражем.
— Ого! — вскрикнул он, резко остановившись, повернулся ко мне и, прикрывая рот рукой, прошептал нерешительно и восхищенно: — Пещера! Смотрите…
Я молча сделал ему знак вернуться и вдруг ощутил несказанное отчаяние от мысли, что мы, быть может, навсегда останемся на этой Земле, где еще нет человека. Во мраке пещеры зажглись огоньки. Это были маленькие яркие точки, расположенные попарно, красно-зеленые и зелено-красные, бесспорно знакомые, глаза!
— Я иду туда! — заявил Флери-Мор.
— Нет! — И я кинулся к нему.
— А вдруг мираж рассеется? — убеждал он меня. Потом вы будете вечно раскаиваться, что упустили такую возможность. Воспользуемся ею, друг мой! Воспользуемся этим благодетельным миражем!
— Но разве вы не видите, что эти глаза смотрят на вас?
— Вы с ума сошли! Смотрят в будущее?! Но я держал его крепко, ибо и сам был под властью неудержимого любопытства. Он должен был уступить мне и ограничиться наблюдением на расстоянии.
Глаза сверкали, как парные звезды, иногда мигали, закрываясь пугающими в своей незримости веками. Моя фантазия пририсовывала к ним целое семейство наводящих ужас медведей ростом с бегемота.
— Обратите внимание, — прошептал я.
— На что?
— Видите луч солнца?..
— Какой луч?
— Тот, что проникает в пещеру, — вот эта косая полоса света..
— Ну?
— Так вот, пара глаз, ближайшая ко входу… Не находится ли она выше полосы света?
— Да, действительно.
Значит, если бы это были глаза животного, стоящего на земле, мы бы увидели его в луче…
— Браво! По всей видимости, эти глаза принадлежат животному, свисающему со свода… Если только оно не парит прямо в воздухе…
Между тем парные звезды в глубине пещеры все умножались и умножались.
Мы стояли очень открыто, и я не мог не следить за всем, что происходило вокруг. Пальмовая роща, разделенная надвое полосой красного песка, бросала тень своих стволов справа и слева от пещеры. Я не мог сдержать дрожи ужаса: эта тень тоже была усеяна красно-золотыми огоньками! На каждой из исполинских груш блестело по паре огоньков. Их было сотни. И лес, как Аргус, смотрел на нас всеми своими неподвижными зрачками.
Мысль о том, что грушевые деревья не растения, проползла у меня в мозгу, как мохнатый паук.
Но Флери-Мор рассудил разумно.
— Ваши груши, — сказал он, — это попросту летучие мыши; это вампиры-гиганты, свисающие, как обычно, вниз головой и с ветвей, и с потолка пещеры. Но они должны быть дневными, потому что ваши так называемые чайки — это тоже вампиры, за это я ручаюсь. Те, что окружают вас, вероятно, спят.
— Просыпаются, вы хотите сказать!
Я предпочел бы не поправлять его. Мне до тошноты отвратительна даже обыкновенная летучая мышь; судите же, что я мог испытывать в окружении этого сонма вампиров, чудовищных в своих размерах. Я видел только их, переводя взгляд с пещеры на пальмовую рощу. Флери-Мор старался рассмотреть тех вампиров, что вились вдали над водой.
Так прошла минута, ничто не двигалось.
Невероятно, но эта неподвижность, усиливающая тревогу ожидания, толкала меня, более робкого из двоих, к действию. Я порывисто подобрал несколько камешков.
— Можно? — спросил я, нацеливаясь в темный провал пещеры.
Флери-Мор рассеянно кивнул.
Первый камень не попал в цель и, ударившись о стену, упал на груду рыбьих костей у входа. Второй полетел прямо в глубь пещеры.
Тотчас же в ее недрах поднялся ужасающий гвалт, от которого волосы у меня встали дыбом. Пещера наполнилась сатанинскими завываниями, словно вела прямо в преисподнюю. Мрак внутри усеяли пылающие угольки. И мы увидели, наконец, что в недрах тьмы что-то задвигалось, все яснее вырисовываясь посреди горящих глаз и направилось к выходу.