Первые два урока пролетели незаметно. Даже чувство тошноты прошло, сменившись чувством адского голода. Ничем иным эта сосуще-ноющая боль в животе быть не могла. Под конец третьего урока ни о чем кроме пиццы, продающейся в школьном буфете, Егор думать уже не мог. И даже закономерно полученная «пара» не смогла сбить его с этой кулинарной волны.
Едва дождавшись звонка, Егор, словно непоседливый первоклашка, ломанулся в столовую, перепрыгивая через ступеньки. Увы, какого-либо разнообразия выбора, в школьном буфете не наблюдалось. Лишь два комочка теста, видимо по чьей-то ошибке, называемых гордо «Беляш», сиротливо лежали на витрине. В другое время Егор даже не взглянул бы на это кулинарное недоразумение, но боль, терзающая его живот, не оставляла выбора.
Тихо загудела микроволновка. По помещению столовой поплыл одуряющий запах. Сглатывая набегающую слюну, Егор нетерпеливо ожидал пока подогреются беляши. Наконец получив в руки, завернутые в промасленные салфетки, горячие комочки, он поспешно откусил. Ел он торопливо, жадно. Не обращая внимание на сомнительно серое мясо и масло, стекающее по пальцам. Желудок, получив долгожданную пищу, успокоился. Отступила тошнота, притупилась боль.
К сожалению это продлилось недолго, уже в середине урока боль вернулась. Она терзала его живот тысячей игл. Егор, полностью сосредоточившись на болевых ощущениях, не замечал ничего вокруг. Прижав одну руку к животу, а вторую используя в качестве подушки, он скрючившись, затих за партой.
— Туров! — возмущенный голос «Глобуса», их учителя истории, пробился в сознание Егора, — как ты можешь спать на уроке?! У вас ЕГЭ через месяц!
Егор поднял голову, его взгляд с трудом сфокусировался на лице учителя. Даже от этого небольшого усилия вновь вернулась тошнота. Едва сдержав рвотный рефлекс Егор с трудом смог ответить.
— Кирилл Андреевич, можно выйти? Мне кажется я отравился в нашей столовой.
Глядя на стремительно зеленеющее лицо своего ученика, «Глобус» сменил гнев на милость и отпустил с урока. Напомнив об обязательном посещении школьного медпункта.
До дома Егор добирался уже на автомате. По пути его дважды вырвало, проклятые беляши рвались на свободу, но облегчения это не принесло. Каждый шаг отзывался режущей болью. Кожа на животе натянулась как барабан и по твердости могла соперничать с бетонной плитой.
Сил хватило лишь на открытие входной двери. Нагибаясь развязать ботинки, Егор упал. Живот терзала тупая боль. В попытках хоть как-то ее уменьшить он свернулся калачиком, подтянув колени к груди. Боль накатывала волнами, то становясь невыносимой, то затихая. Спустя какое-то время Егор забылся в тяжелой полудреме. Здесь, в прихожей, его и обнаружила мама, пришедшая с работы.
Момента приезда скорой он не помнил. Более менее осознавать происходящее Егор начал уже в больнице, во время подготовки к операции. Нахлынул очередной приступ боли и он пытался привычно подтянуть колени к груди. Тут же его мягко, но настойчиво распрямили, зафиксировав ноги бинтами.
На лицо легла маска и чей-то голос проинструктировал:
— Подыши поглубже. Там воздух сладенький.
Егор послушно сделал глубокий вдох. Воздух в маске действительно сластил.
Вдох.
Выдох. Боль немного притупилась.
Вдох. В ушах возник легкий шум.
Выдох.
Взволнованный голос врача. Непонятное слово «перитонит».
Вдох.
Выдох.
Внезапно Егор понял, что совершенно не чувствует ног. Так же как и рук. Вообще пропало ощущение тела. Остались лишь глаза. Точнее даже не сами глаза, как орган тела. Просто вся его сущность, то что собственно и составляло его, как личность, как Егора Турова, сосредоточилась в районе глаз.
Испугавшись этого необычного состояния, Егор попробовал задержать дыхание. Тут же последовала строгая команда:
— Вдохни. Вдохни глубже.
Он вновь втянул ставший уже приторно сладким воздух и погрузился во тьму. Нет, сознание оставалось ясным, просто не стало «глаз». Вместе с «глазами» пропала привычная ориентация в пространстве. Верх, низ, стороны. Пропали сами эти понятия. Он просто плыл в безбрежном океане темноты. Его сознание словно разбилось на множество осколков. Существуя одновременно кусочек здесь, кусочек там. И эти кусочки расползались-уплывали все дальше друг от друга. Он не чувствовал боли. Скорее апатию и равнодушие. И с каждым уплывшим осколком апатия становилась все сильнее.
«Я умираю» - пришедшая мысль словно молния пронзила Егора. Охвативший его страх прогнал равнодушие. Появилось безумное желание жить. Он раскинул руки пытаясь поймать расплывшиеся кусочки своего «Я». Где-то на заднем плане мелькнула мысль, что физических рук уже нет и хватать нечем. Впрочем заморачиваться этим Егор не стал, а раскинул «руки» еще шире. Вот поймал один, подтащил поближе. Еще один. Вновь подтянул.