- Иван Сергеевич, мне скучно говорить с вами, перестанем говорить, - и перешел на другую сторону комнаты.
Тургенев подавил в себе чувство обиды и после того упорно продолжал заводить разговоры с Добролюбовым, когда встречался с ним у Некрасова. Но Добролюбов неизменно уходил от него, уклонялся от бесед с ним.
Попытки как-то подействовать на Некрасова тоже не давали желаемых результатов.
- В нашей молодости, - обратился однажды Тургенев к Панаеву на редакционном обеде, - мы рвались хоть посмотреть поближе на литературных авторитетных лиц, приходили в восторг от каждого их слова, а в новом поколении мы видим игнорирование авторитетов. Вообще, сухость, односторонность, отсутствие всяких эстетических увлечений...
- Это нам лишь кажется, что новое поколение литераторов лишено увлечений, - возразил Панаев. - Положим, у нас увлечений было больше, но зато они дельнее, теперь молодые люди умнее и устойчивее в своих убежденьях, нежели были мы в наши лета...
- Ну нет, - воскликнул Тургенев. - Мы спасем тебя, несмотря на все старания некоторых личностей обратить тебя в поборника тех нравственных принципов, которых требуют от людей семинарские публицисты-отрицатели, не признающие эстетических потребностей жизни, стирающие с лица земли поэзию, изящные искусства, все эстетические наслаждения... Это, господа, литературные Робеспьеры: тот ведь тоже не задумался ни минуты отрубить голову поэту Шенье. Меня удивляет, как Некрасов, с его практичностью, не видит, что семинаристы топят журнал...
Наконец, Тургенев понял и почувствовал, что Некрасов вместе с Чернышевским и Добролюбовым придают журналу направление, в корне расходящееся с его убеждениями. Это стало особенно очевидным, когда во втором и четвертом номерах "Современника" за 1859 год появилась статья Добролюбова "Литературные мелочи прошлого года". Она имела программный характер и в своих существенных моментах полемически ударяла по общественным и эстетическим взглядам Тургенева.
Настораживали взятые Добролюбовым в кавычки вопросы, поставленные в самом начале статьи: все они принадлежали именно Тургеневу. Их писатель неоднократно задавал молодому критику, пытаясь вступить с ним в спор: "Но что же это за странный разлад в людях, которые, по-видимому, сходятся между собою как нельзя более в общих стремлениях? Вы хотите правды и права, и в этом не расходится с вами никто из людей, имеющих честное имя в литературе. Вы отвращаетесь зла и тьмы, и в этом отвращении никто из благонамеренных литераторов, конечно, вам не уступит. Зачем же смеяться над теми, в чьей благонамеренности и благородстве вы не сомневаетесь? Зачем выставлять в смешном виде то, что может хотя сколько-нибудь способствовать достижению тех же целей, к которым вы сами стремитесь? Не значит ли это вредить великому делу народного образования и развития, которому служит литература? Не будет ли унижением для всей литературы, если вы станете называть вздором и мелочью то, чем дорожат и восхищаются многие из почтенных и умных ее деятелей?"
Да, да! Это были именно его, тургеневские, вопросы. И, отвечая на них не в частной беседе, а на страницах журнала, Добролюбов заявлял, что литература не отражает подлинно народных интересов, что успех остается в ней пока за теми произведениями, которые отражают интересы узкой культурной прослойки людей преимущественно дворянского круга. Современные литераторы явились, по Добролюбову, перед обществом "не передовыми людьми, не смелыми вождями прогресса", "а людьми более или менее отсталыми, робкими и бессильными". Поначалу голос литераторов, друзей покойного Белинского, обнадеживал. "Слово их произносилосьсо властию ... и молодое поколение с трогательною робостью прислушивалось к мудрым речам их, едва осмеливаясь делать почтительные вопросы... При малейшем равнодушии молодежи к поучениям зрелых мудрецов в их глазах и губах появлялось выражение, в котором ясен был презрительный вызов: "Вы, нынешние, - ну-тка!"
"Слишком книжно и гордо" глядели они на свое призвание, возомнили, что "жизнь без них обойтись уже вовсе не может", и занялись "повторением задов". И вот "живая и свежая часть русского общества" отказалась, наконец, от "почтенных и умных фразеров", расточающих праздные речи о пользе освобождения крестьян. Кто теперь сомневается в этой пользе? Кто осмелится заговорить против освобождения?
Читая статью, Тургенев все более и более удостоверялся, что главным врагом молодого критика оказывались не реакционеры-крепостники, а люди именно его, тургеневского, поколения - "книжники и пустозвонные фразеры", в глазах молодого отрицателя. "Людитого поколения, - читал Тургенев, проникнуты были высокими, но несколько отвлеченными стремлениями. Они стремились к истине, желали добра, их пленяло все прекрасное; но выше всего был для них -принцип . ...Отлично владея отвлеченной логикой, они вовсе не знали логики жизни".
Добролюбов заявлял, что на смену людям тургеневского поколения пришел "тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением". Они отличаются от фразеров и мечтателей "спокойствием и твердостью". Они спустились из безграничных сфер абсолютной мысли и стали в ближайшее соприкосновение с действительной жизнью. Отвлеченные понятия заменились у них живыми представлениями, подробности частных фактов обрисовались ярче и отняли много силы у общих определений.
"Вообще молодое, действующее поколение нашего времени не умеет блестеть и шуметь. В его голосе нет кричащих нот, хотя и есть звуки очень сильные и твердые... Признавая неизменные законы исторического развития, люди нынешнего поколения не возлагают на себя несбыточных надежд, не думают, что они могут по произволу переделать историю", а потому не входят в азарт и не убиваются из пустяков. "Предоставляя другим кричать, гневаться, плакать и прыгать, они делают свое дело ровно и спокойно..."
"Во многом сходясь с пожилыми мудрецами, молодое общество не сходится с ними в основном тоне..." - "Стоп! - подумал Тургенев, далее, вероятно, следует читать между строк. В чем же не сходится со мной Добролюбов?" В том, что разговоры о гласности, об адвокатуре и прочее - не более как"средство" к подлинно высокой цели... А пожилые мудрецы, напротив, видят в нихцель . Выходит, между либеральным и демократическим направлениями разверзается пропасть? Выходит, что у них разные цели, разные задачи, да и разные средства борьбы? Все, что дорого ему, Тургеневу, в глазах Добролюбова является лишь "образцовой умеренностью и аккуратностью", не выходящей за рамки правительственных распоряжений. Он заявляет, что литература ничего не сделала для освобождения крестьян, что "она не имеет ни малейшего права приписывать себе инициативы ни в одном из современных общественных вопросов", что "литература у нас не есть еще сила общественная, не есть жизненная потребность нации, а все-такипотеха , как и прежде". Это было не только очень обидно, но и несправедливо!
Наконец, критик с беспощадной иронией обрушивается на гласность, на печать, где обсуждаются современные вопросы. Он, конечно, прав, что в статьях по крестьянскому вопросу слишком часто проскальзывают дворянские интересы, что обличение в них носит порой поверхностный характер. Но в его требованиях к пробуждающейся русской мысли есть что-то слишком торопливое, опрометчивое. О каком "громком призыве к деятельности более широкой" говорит он, наконец?
Разумеется, Тургенев был посвящен в суть революционно-демократической точки зрения на крестьянский вопрос. Но он считал, что цели революционных мыслителей и преждевременны и несбыточны. Для чего же губить на корню благородное дело гласности и прогресса, для чего же высмеивать пробуждающуюся после тридцатилетней спячки русскую общественную мысль? Зачем недооценивать силу крепостнической партии, способной задушить в зародыше дорогое и святое для Тургенева дело правительственных реформ?
Из союзников либеральной партии молодые силы "Современника" превращались в ее решительных врагов. Совершался исторический раскол, предотвратить который было, конечно, не по силам Тургеневу. Чернышевский и Добролюбов убедились к 1859 году, что "реформа сверху" будет проведена в интересах помещиков. Это подтверждала с поразительной наглядностью деятельность губернских комитетов по крестьянскому вопросу. Это подтверждала на каждом шагу либеральная печать. Оставалось одно - идти на решительный разрыв с либерализмом и пытаться вызвать в стране крестьянскую революцию.